скачать   Философия. Очерк истории и теории.doc

Издательство «Перо»

Москва

2013

 

СОДЕРЖАНИЕ

Введение. Философия как отрасль знания…………………………5

Раздел первый. История философии (краткий очерк)………….21

         Философия античности………………………………………21

         Философия Средневековья……………………………………..60

         Философия эпохи Возрождения и Нового времени…………68

Раздел второй. Современная философия (очерк общей теории)…73

         Бытие и материя……………………………………………….73

         Материя и сознание……………………………………………94

Раздел третий. Современная философия познания……………..107

         Диалектика …………………………………………………….107

         Познание………………………………………………………..120                  

Раздел четвертый. Социальное познание……………………….150

         Общество как объект социального познания ……………..150

         Этика……………………………………………………………184

         Эстетика ………………………………………………………190 

Заключение……………………………………………………………217

«…Все науки более необходимы,

нежели она, но лучше – нет ни одной».

Аристотель

 

Введение

Философия как отрасль знания

Специфика  философии

 

Знания об окружающем мире меняются непрерывно и постоянно, начиная с доисторических времен и вплоть до наших дней. Для древних, мы знаем, Земля представлялась плоской тарелкой, над которой возвышается в виде твердого купола небесный свод, удаленный примерно на километр от земной поверхности. Даже еще и не в такие уж дремучие времена, если сравнивать с возникновением познавательных способностей и первых размышлений о природе, иные мифические персонажи забирались в это обиталище богов с познавательными, а то и злобными намерениями.

По мере совершенствования знаний о том, что воспринимается органами чувств (осязается, видится, слышится) накапливался познавательный опыт и люди постепенно привыкли не доверяться непосредственным ощущениям. Ибо после того, как нам удается проникнуть в скрытые причины и условия, те же самые видимые нами картины предстают в совершенно ином свете. Так, и небесная твердь оказалась одной лишь видимостью, и километровая дистанция заменилась на нескончаемые астрономические дали.

И в наши дни вряд ли надо кого-либо убеждать в том, что за всем, что нами воспринимается, а также за теми невидимыми, но изученными с помощью мышления глубинными структурами и причинами, пусть даже самыми отдаленными и трудно уловимыми, всегда есть и еще какой-то неведомый нам уровень, который мы обязаны мысленно предполагать и предполагать именно в качестве всего лишь мыслимого, ни в коем случае не доступного прямому ощущению.

К этим «всегда есть» и «никогда не доступен», почерпнутым из познавательного опыта многих тысячелетий, следует относиться ввиду их категоричности как к некоторому закону познавательной деятельности. Суть такого закона выражается кратко: наша познавательная способность всегда и повсеместно наталкивается на собственные границы и стремится их переступить. Она вынуждена обращаться мыслью к тому, что ей недоступно, как бы желая заглянуть за отведенную ей природой перегородку. Этот приоткрывающийся благодаря предельным умственным усилиям в некотором роде потусторонний мир, представляемый иногда нескончаемой чередой все более удаляющихся и углубляющихся уровней, причин, структур, условий и субстанций, находится позади ощущений. Тем не менее он всегда присутствует в нашем представлении о внешней действительности. К тому же он обычно еще и заполняется предположениями а то и  вымыслами — вплоть до химер и чертовщины.

Причем подобное запредельное, называемое также сверхчувственным, трансцендентным, интеллигибельным не следует искать где-то далеко. Такое легко отыщется даже непосредственно в каждодневных деяниях людей. Так, уже в древности было замечено, что произносимые нами слова передают далеко не все наши внутренние, интимные ощущения и произнесенная, тем более написанная, мысль отличается от мысли переживаемой. Даже и мастерски владеющий речью литератор не в состоянии иногда вложить в слова всю гамму чувств, которые он хочет передать. Но это ведь ни много ни мало означает, что мы всегда думаем одно, а говорим другое. Так понимаем ли мы друг друга при общении? И, самое главное, зная, что указанная разница существует и что она оказывает существенное влияние на взаимопонимание, мы тем не менее лишены возможности ее устранить, так как даже и само это расхождение между мыслью и словом опять-таки потребовало бы каких-то иных слов, а в тех опять передано не все. В таких случаях и говорят, что проблема является философской. Аналогично и со многими другими, вроде бы простыми вещами.

Более простым с первого взгляда кажется относящийся к области естествознания вопрос: существует ли пустота? Ведь перемещение в пространстве вроде бы само собой предполагает наличие незаполненных пустот, сквозь которые происходит движение тел в пространстве. Взявшийся рассуждать на эти темы древнегреческий философ Аристотель, сделав такое утверждение, тут же добавляет, что перемещение может быть также и последовательной взаимной переменой мест, как это бывает при продвижении в тесно сбитой толпе. И в действительности нам приходится всегда и всюду наблюдать именно такое перемещение, но только воздушная или жидкостная среда, заполняющая собой все видимое вокруг, обычно приравнивается нами к пустоте, поскольку она не составляет помехи при перемене мест. Теперь, когда физика микромира говорит о межмолекулярном пространстве как о вакууме, она остерегается называть его пустотой, ибо таковой он может считаться только в том смысле, что в нем не обнаруживаются известные нам субстанции, из чего вовсе еще не следует отсутствие их вообще. Самое главное, совершенно невозможно вообразить себе такую глубину проникновения в материю, когда указанный вопрос получил бы окончательный ответ.

Первое, что можно уже на начальной стадии сказать о философских реалиях и проблемах их освоения, состоит в том, что в решении таких проблем за все время существования науки и философии, по сути дела, нет никакого продвижения или его по меньшей мере трудно обнаружить. И философские трактаты наших дней отвечают на те же мировоззренческие вопросы в принципе так же, как и древний мудрец, хотя у нынешних их размышления насквозь пропитаны материалами, доставленными всем ходом развития цивилизации. Такими результатами создается иллюзия обновления, развития и совершенствования. Вернее, действительно имеющее место культурно-историческое развитие принимается за обновление философское. На деле же эта сфера остается, подобно последним глубинам мирового океана, царством полной тишины и неподвижности, какие бы неистовые бури ни разыгрывались на его поверхности. Как первые философы и ученые вынуждены были говорить, что пустое пространство скорее всего все же заполнено чем-то не воспринимаемым с помощью известных нам средств, так и физик, вооруженный накопленными цивилизацией знаниями, говорит примерно то же самое о вакууме. И что мы получим, если попытаемся сопоставить взаимное недопонимание древних людей и нынешних? Обитатели пещер, разумеется, располагали только примитивно-скудными языковыми средствами, но ведь и передаваемые ими душевные движения оставались такими же скудными. У людей третьего тысячелетия внутренняя жизнь и языковая культура, как легко понять, бесконечно усложнились. Но как сможем мы решить – возросло ли расхождение между мыслью и выражающим ее словом? У нас нет даже возможности определить, нарастает оно или слабеет. Разные эпохи в этом отношении выглядят скорее несопоставимыми.

Пожалуй, наиболее отчетливо видны трудности с получением новых философских результатов на примере учения о бесконечности. То, что это не число и не величина, было осознано уже первыми древнегреческими философами, начиная с Фалеса. Приходится, например, полагать, что у нее нет частей, поскольку каждая из них есть опять бесконечность, то есть она же сама. Правда, в конце девятнадцатого века некоторые из математиков попытались оперировать так называемыми трансфинитными (попросту говоря, бесконечными) числами. Однако выработать на этом пути такие же общепризнанные достоверные результаты, какие обычно бывают у «царицы наук», все же не удалось и в конечном счете все начинание осталось только более или менее допустимым мнением, добавив ко множеству уже существующих еще одно.

Возьмите также и такие с древности кардинальные для всякого мировоззрения вопросы, как бог, бессмертие и свобода. Можно ли сказать, что ныне мы знаем о них лучше Фалеса, Платона, Аристотеля или других мыслителей той эпохи? Вряд ли.

Для многих задумывающихся над природой бога и бессмертия кажутся достаточно убедительными различные циркулирующие с древнейших времен сведения о контактах с божественными персонажами святых, подвижников, отшельников, причем практически всех существующих религий. Думается, однако, гораздо разумнее выглядят те богословские учения, которые полагают, что бога принципиально видеть нельзя. Он в этом смысле абсолютно недостижим. Подумайте, в самом деле, что дают подобные «свидетельства». Даже если самому оказаться однажды в потустороннем мире и воочию убедиться в справедливости всего, что сообщают священные книги, потолковав с небожителями, то это станет неопровержимым доказательством, увы, только того, что можно и в самом деле просуществовать два-три тысячелетия и более. Вопрос же об их бессмертии или вечности так и останется предметом веры, и мы ничуть не продвинемся по сравнению с заверениями в священных текстах. Еще меньше можно рассчитывать, что вам продемонстрируют сотворение мира из ничего: не было даже и вас и вдруг возникло.

В былые времена (окончившиеся в начале двадцатого века) всякая власть обязательно поддерживала религию и церковь. Тем не менее и у древних, и у более поздних авторов можно встретить упоминание о людях, которые не посещали никакую церковь и не участвовали в обрядах. Скажем, известный мыслитель эпохи Возрождения Т. Мор в своем знаменитом утопическом проекте справедливого общественного устройства предлагает учитывать права также и такой категории населения. И хоть нынешние поколения людей, хоть древние (если только они могли говорить без оглядки на политические требования) на вопрос о существовании бога в массе своей отвечали и отвечают примерно одинаково: что-то скорее всего есть, но сближают ли храмы с богом, никто не знает, ибо предписания их очень уж различны.

Предваряя один обстоятельный разговор об основаниях для выбора мировоззренческих установок, мы можем уже здесь отметить, что обращение к религиозным идеям, видимо, чаще всего, не имея твердых рациональных аргументов ни в ту, ни в другую сторону, вовсе и не ищет таковые. Люди могут обращаться к каким-то взглядам только потому, что они кажутся привлекательными, и не только в смысле их общей полезности, но и просто-напросто из-за того, что выглядят единственно совместимыми с романтическими или даже просто сказочными канонами. Из-за этого далеко не каждый богослов интересуется доказательствами существования бога, относя таковые к разряду празднословия. Более того, подобные умонастроения скорее даже преобладают в мире религиозных верований. Наиболее влиятельным учением такого рода является философия Августина Блаженного, жизнь и деятельность которого приходится на период постепенного оттеснения христианством языческих культов. Он полагает, что сам вопрос о доказательстве религиозных истин уже неверно толкует их природу, так как они, бытующие в игре чувств, из рассуждений получаться и не должны. Противоположная точка зрения лучше всего представлена у жившего на закате Средневековья итальянского философа Томаса из Аквино, называемого у нас чаще всего Фомой Аквинским.

Поводы для сомнений в существовании свободы (еще одного кардинального мировоззренческого феномена) в прошлом чаще всего давали или божественное предопределение (особенно у критиков богословия), или зависимость поведения от условий воспитания, каковые всегда навязаны индивиду, ибо свое детство никто не выбирает. Психологическая наука последних двух столетий добавляет сюда бессознательное, то есть участие в нашем поведении импульсов, идущих из глубины подсознания. В существовании таких факторов поведения никого убеждать не надо. Большинство совершаемых нами телодвижений протекает инстинктивно. Вопросом является только глубина и степень влияния таких факторов на интеллектуальную деятельность. Наиболее точный и убедительный анализ на эту тему проведен основателем возникшего в начале прошлого века философского течения под названием психоанализа З. Фрейдом. Он привлекает для этой цели так называемое послегипнотическое внушение. Суть такого эксперимента с подсознательным состоит в том, что в загипнотизированного вкладывают команду выполнить какое-либо простое действие не в момент внушения, а в последующем, когда гипнотическое состояние уже окончится и человек будет действовать осознанно. И вот, представьте себе, наступает момент, когда в человеке срабатывает вложенная в него команда, и он выполняет ее, следовательно, действует по внушенному ему предписанию, но при этом уверен, что таково было его собственное желание. И даже на вопрос о причине только что произведенных действий дает какое-то объяснение, будто все и в самом деле ему зачем-то нужно. А мы с вами говорим: «Я хочу», «Я требую», «Я добился». Наша с вами свобода, это столь бесценное для каждого достояние, казалось бы так легко отличимое от принуждения, на практике даже в ее самых интимнейших проявлениях нередко оказывается, увы, свободой чьей-то.

Прямая эмпирическая проверка философских утверждений о природной и социальной реальности исключается. Заглядывание именно туда, куда не проникает взгляд в каком бы то ни было смысле этого слова, означает самый беспредельный простор для фантазии, но именно потому беспредельный, что ограничивать его нечем. Однако косвенная или опосредованная и, даже можно сказать, далеко окольная, проверка все же возможна и всегда осуществляется на практике. Трудности с определением уровня адекватности понимания той или иной философской доктрины и ее действенности несколько смягчаются, когда действия индивидов суммируются, выливаясь в какие-то народные движения, особенно если они растягиваются на целые исторические периоды. Успешное коллективное взаимодействие больших масс, сплоченных единой идеей, всегда свидетельствует о достаточно высоком уровне взаимопонимания участников, подтверждая тем самым действенность или истинность таких учений. Получается, проверка философских или иных инициированных философией учений, теорий, идей, пусть не на истинность, но хотя бы на предпочтительность, все же существует благодаря их конкуренции и такая проверка должна быть отнесена к разряду практических. Правда, сколько-нибудь ощутимые результаты внедрения таких идей в общественную жизнь, как правило, заметны только на масштабных достижениях, появившихся благодаря сотрудничеству различных и значительных социальных групп (оно может быть и стихийным, и организованным, и комбинацией того и другого); к тому же и окончательная оценка итогов чаще всего складывается лишь на некотором временном удалении.

Мировая философия имеет, таким образом, в своем распоряжении многовековый опыт философствования и в общем-то достаточно конкретные результаты, а тем самым и выработанные таким опытом методологические ориентиры. Позади – споры о существовании атомов и допустимости деления людей на рабов и свободных, философском камне алхимиков и божественном предназначении королевской или царской власти, теплороде и многобожии, называемом чаще язычеством. Даже еще у Н. Гоголя и некоторых других современных ему писателей в каждой деревне водятся ведьмы, лешие и бесы, а во времена античности подобные сверхъестественные персонажи, ублажение которых признавалось обязательным в любых производственных и бытовых начинаниях, исчислялись многими сотнями; ныне невозможно восстановить даже и имена огромного большинства тех мифических сил не говоря уже о контактах с ними.

Применительно к таким итогам говорят: история разрешила спор, его результаты перешли из философии в конкретные знания. И длившаяся, может быть, многие столетия борьба мнений вокруг таких вопросов остается уроком. Для накопления и систематизации знаний о способах постижения окружающего мира всегда поучительно вернуться к истории рождения истин, ставших впоследствии общепризнанными, в частности, к использованию в прошлом философских аргументов, к попыткам реконструировать невидимые факторы, отправляясь от видимого и осязаемого (такие познавательные процедуры удобно называть рефлексией). Есть много оснований считать, что философия как область специфического знания важна в первую очередь в качестве учения о способах познания и преобразования действительности — методологии.

Сколько бы ни прошло столетий, человек всегда будет стоять перед «горизонтом» своих познавательных возможностей, перед только что еще приоткрывающимся «пластом». Мы не знаем и не можем знать в деталях, каковыми окажутся те вопросы, на которые будут отвечать последующие поколения мудрецов своим подопечным. Но мы знаем, что такой запредельный мир будет предметом внимания всегда и разум вынужден будет полагаться на свои предположения о нем; ему надо будет прибегать к философской рефлексии, опираясь на прошлый опыт в том числе, может быть, и наших дней. Именно это и есть философия. Древний мудрец Эмпедокл, согласно легенде, нырнул в жерло вулкана только для того, чтобы не оставаться в неведении относительно его нутра, хотя и канул вместе с добытым им знанием в небытие. Вот извечная позиция пытливого философского ума.

В общем, философия – мир нескончаемых споров о мироздании и месте человека в нем. Для некоторых спорно даже само ее положение в системе знания. Ряд выдающихся деятелей философии отказывается видеть в ней науку. Фактически она сближается у них с литературой. Художественное слово погружает читателя в вымышленный мир героев и их поступков с их взлетами и падениями, радостями и горестями, заставляя переживать, радоваться, одобрять и осуждать. Тем самым литература тоже формирует убеждения и идеалы, хотя не с помощью рассуждений и доказательств. Очень трудно назвать научной системой созданную в XIX веке Ф. Ницше философию жизни. В начале прошлого века решительно подчеркивал вненаучный характер философских знаний и убеждений Н. Бердяев.

 

Структура философии и виды философских учений

История философии, то есть систематизация и изучение исторически сложившихся философских школ и направлений, приобретает в данной отрасли знания принципиальное значение для освоение накопленных достижений в этой области и их дальнейшего развития. Обычно эволюцию философских учений расчленяют по регионам и по эпохам. Так появляются философия европейского Запада, арабского мира, Индии, Китая, а также философия античности, Средневековья, Возрождения, Просвещения и тому подобное.

Онтология – учение о бытии. Эта часть философского знания воспроизводит структуру и эволюцию внешнего для человека материального мира, но вместе с тем также и сознания — в той мере, в какой они вступают во взаимоотношения, определяясь или даже порождаясь одно другим. Философия, как уже отмечено, – обращение к самым запредельным первоначалам. Восхождение к таким первоначалам от природных явлений, от естествознания мы будем называть также метафизикой. Она будет у нас, следовательно, той частью философии, которая создается исследователями различных отраслей знания или под влиянием научной рефлексии. Ведь это, конечно, не может помешать использованию таких достижений также и за пределами области их вызревания. Собственно же философия есть выстраивание системы уже сформировавшихся самых общих принципов, понятий, идей, теорий и так далее, опираясь на циркулирующие философские учения (всегда в чем-то одобряемые и в чем-то отвергаемые). Философия вбирает в себя также и историю философской мысли.

В этом своем разделе философия подразделяется на два больших направления – материалистическое и идеалистическое.

Материализм исходит из того, что первоосновой всего существующего выступает неодушевленная материя. Из ее видимых и невидимых частиц составляются все окружающие нас предметы какой бы то ни было сложности. Живые организмы тоже возникли из нее в процессе долгой эволюции. Сознание, согласно такому пониманию, возникло тем же путем, представляя собой высшую форму самоорганизации. Больше всего этот тип мировоззрения находит подтверждение в естествознании, и многие известные материалисты были выдающимися исследователями природы. В древности таким был создатель учения об атомах Демокрит. В Новое время можно назвать Т. Гоббса, Б. Спинозу; к наиболее воинствующим следует отнести Д. Дидро и некоторых современных ему французских мыслителей эпохи Просвещения. Влиятельным материалистическим учением является марксизм.

Идеализм, напротив, считает сознание, духовную субстанцию первичным несотворимым и неуничтожимым началом. Такое понимание первоначально возникло из религиозных взглядов, из убеждения, что в глубине всех происходящих в природе и обществе процессов и всех окружающих нас вещей всегда скрывается некая обладающая сознанием сила. Среди таких философских учений следует различать две разновидности.

Одно из них можно называть объективным идеализмом. Сторонники этого течения полагают, что вся внешняя действительность существует объективно и реально, независимо от нас и нашего сознания, но все это управляется какой-то глубоко скрытой разумной субстанцией – Богом, абсолютной идеей, мировым разумом, мировой волей (терминология здесь может быть очень разная). Наше сознание – только беспомощно слабая модификация мировой разумной субстанции. Именно этот вид идеализма напрямую связан с религией и выступает более утонченным ее продолжением. Очень многие его представители являлись или религиозными философами (Августин Блаженный, Фома Аквинский), или защитниками религии (Платон, Г. Гегель, которых придется еще не раз вспоминать и дальше).

Другая разновидность, называемая субъективным идеализмом, с первого взгляда выглядит непостижимо причудливой, прямо-таки прихотливой игрой досужего воображения. В этой философской школе обращают внимание на то, что первое, в чем мы абсолютно уверены, есть ощущения, они совершенно точно существуют и мы в каждое мгновение наполнены ими. Люди стихийно полагают, что они вызываются воздействием вещей. Но вообще-то, возражают сторонники субъективно-идеалистической философии, насчет внешних вещей позволительно и усомниться: ощущения могли бы возникать и без внешнего воздействия. Ничто не мешает нам, говорят они, думать, что ощущения твердого, холодного и так далее идут изнутри, от нас самих. Получается, все, что мы привыкли называть внешней действительностью, надо признавать чем-то вроде коллективной иллюзии. Это же означает, что наше сознание с его потоком переживаний и впечатлений представляет собой единственную достоверно существующую реальность. Таким образом, эта философия тоже признает первичность идеального, но только таковым оказывается индивидуальное сознание каждого.

Среди последователей такой философии могли быть как защитники религиозного мировоззрения, так и критики. Например, один из классиков субъективного идеализма Дж. Беркли, творческая деятельность которого приходится на начало XVIII века, был епископом и цель всего своего философствования видел в защите религиозной веры. Живший поколением позже другой выдающийся представитель того же течения И. Фихте, напротив, был обвинен в атеизме, хотя сам он полагал, что его понимание улучшает богословское учение.

Для субъективно-идеалистической философии всегда был трудным вопрос о существовании других людей. В самом деле, раз ничего, кроме наших ощущений, нет и они не вызываются внешними предметами, то не существует также и других людей. В древности, правда, находились «храбрецы», которые отваживались утверждать, будто, открывая и закрывая глаза, они сотворяют и уничтожают целый мир. Такое предельное выражение данной точки зрения называется солипсизмом и встречается исключительно редко, поскольку выглядит карикатурно. В пьесе Мольера «Мещанин во дворянстве» есть эпизод, когда ее герой отправляется к философу посоветоваться по поводу подозрений жены в измене. А почему вы думаете, спрашивает тот, будто она неверна? Потому что она скрылась за дверью в чужом доме. А почему вы думаете, что та дверь существует? Так я же ее потрогал, она оказалась запертой. Этим, берется успокаивать горемыку, вы получили только ощущение, будто дверь существует и будто она заперта, а в действительности ее, может, и не существует вовсе. Недоумевающий герой кончил тем, что треснул «мудреца» несколько раз по голове, приговаривая: это ты получаешь всего лишь ощущения, будто тебя бьют. Обычно представители субъективного идеализма стремятся избежать крайних выводов из своего учения, но тогда они либо оступаются в объективный идеализм, либо непоследовательно заимствуют элементы материализма. Так, Беркли, чтобы не казалось, будто после его смерти некому будет читать его произведения, вынужден был утверждать, что внешние ощущения в нас создает бог.

Можно считать общепризнанным, что в этой философии имеется рациональное зерно. И состоит оно в том, что наши знания о мире неизбежно субъективны; мы часто видим его таким, каким нам его хотелось бы видеть. И вот эта зависимость от нас добываемого нами знания превращается в зависимость от нас и самого внешнего мира

Между всеми перечисленными философскими школами нет четко очерченных границ. В одной группе проблем они могут смыкаться и составлять близкую мировоззренческую позицию и в то же время оставаться на несовместимых позициях в каких-то других проблемах.

Эпистемология (гносеология) — учение о познании, называемое также на нашем родном языке теорией познания. Для обозначения данного раздела философии в зарубежной литературе чаще всего используется термин «эпистемология», в отечественной же более употребительным в прошедшем столетии был термин «гносеология». Оба они образованы от греческих слов, означающих знание. Для нас оба будут равнозначными. Подразделение на школы и течения наиболее резко производится здесь на основе различной оценки роли в познавательной деятельности, с одной стороны, чувственных данных, а с другой — мышления.

В принципе все признают участие в познавательной деятельности как эмпирической (вбирающей в себя чувственный опыт) ступени, так и рациональной, состоящей из мыслительных процедур. И, как правило, философствующие мыслители стараются раскрыть участие той и другой в познавательной деятельности. На таком подходе построена энциклопедическая система Аристотеля. Такой же характер механизмов познания настойчиво подчеркивает и марксистская философия.

Однако немало представителей науки и философии отдают предпочтение одной из сторон. Отличающаяся безукоризненной строгостью математика дает много поводов полагать, что непосредственный чувственный опыт скорее мешает достижению доказательных результатов. К ним, дескать, можно прийти только путем рассуждений. Такого рода взгляд называется рационализмом. Среди его приверженцев надо в первую очередь назвать Платона, потому что он должен признаваться также и родоначальником рационализма. Из числа уже упоминавшихся имен образцовыми, всегда называемыми в учебниках, представителями этого течения являются Спиноза и Гегель. Ярким рационалистом был также и выдающийся философ и математик первой половины XVII века Р. Декарт.

Иное понимание свойственно эмпирикам, называемым также сенсуалистами. Мышление, говорят они, всего лишь перерабатывает то, что дает чувственный опыт, и при этом нередко искажает его, поскольку вынуждено от многого отвлекаться. И вообще рациональная ступень дальше отстоит от внешнего источника и потому менее достоверна, оказываясь порой даже и просто поверхностной из-за неизбежных упрощений. Два упомянутых названия этой разновидности подхода к познанию не совсем совпадают по смыслу. Сенсуализм, как и эмпиризм, признает доставляемый чувствами материал неотъемлемой составляющей познания. Но эмпиризм еще и утверждает преимущественную роль чувственной ступени познания в получении достоверного знания. Поэтому сенсуализм практически всеми признается, эмпиризм же противостоит рационализму и несовместим с ним. Древнегреческий Демокрит в своей теории познания был как сенсуалистом, так и эмпириком. В то же время многие субъективные идеалисты, будучи сенсуалистами, в учении о познании оставались рационалистами; такова, скажем, философия Фихте.

Методология – наука о путях и способах достижения истины. В принципе данный раздел может считаться составной частью теории познания, да это и на деле долгое время имело место. Однако логика действия и логика рассуждения, хоть и не отгорожены непроходимой перегородкой, все же различаются между собой. Поэтому постепенно, благодаря в основном трудам Ф. Бэкона и затем И. Канта (о которых нам еще не раз придется вспоминать), методология выделяется в самостоятельную философскую дисциплину. Из всей большой группы проблем и полученных философией и наукой в этой области результатов следует выделить тему, связанную с проблемой диалектики и диалектического метода. Данная тематика включает в себя целый спектр остро дискуссионных проблем, спорность и проблематичность которых примечательна даже для философии.

В трудах Платона под диалектикой подразумевалось искусство ведения спора. Его учитель Сократ, который обыкновенно излагал свои взгляды в споре с учениками, таким методом проводил анализ сложнейших мировоззренческих вопросов, понятий и принципов. Спор сталкивает несовместимые мнения и тем самым высвечивает любую проблему полнее и глубже. Противоречащие друг другу взгляды оказываются при таком способе поиска истины в некотором смысле взаимно необходимыми. Иное понимание диалектики заложено в трудах Аристотеля. Являясь родоначальником логики, он формулирует закон запрета противоречия. Однако для области малодостоверного или лишь вероятностного знания запрет на противоречие уже не может иметь полной силы, потому что в возможности любая вещь может быть и такой, и иной.

Данное замечание древнего Аристотеля вспомнил Кант, когда стал доказывать, что в некоторых случаях наука приходит к противоречиям не по причине ошибочных шагов. Они иногда возникают в силу принципиальной ограниченности нашей способности к познанию. Под влиянием немецкой классической философии в последующем в дискуссиях по этой сложнейшей проблематике решительно преобладает подход, инициированный аристотелевскими разработками. Диалектика как метод достижения истины через столкновение несовместимых мнений и диалектика как метод манипулирования противоположностями и противоречиями имеют много родственного и их дальнейшую разработку не следует осуществлять в изоляции друг от друга.

На наш взгляд, правильнее всего признавать диалектику очень широким и расплывчатым проблемным полем дискуссий и поисков. Эти поиски от столетия к столетию медленно ведут науку и философию к каким-то будущим большим и важным результатам.

Этика – наука о началах добра и справедливости в поведении людей. Тем самым она есть также наука об эталонах и методах оценки тех или иных деяний с точки зрения благонравия, причем не только образа жизни и деятельности того или иного индивида, но и бытующих в данном народе традиций и обычаев. Философская этика не занимается прямо и непосредственно поступками людей в домашнем обиходе и не берется наставлять, например, как вести себя за столом в согласии с великосветскими правилами. Этому обучают дипломатов и у них имеются соответствующие учебники. Такие правила поведения, видимо, служат достаточно красочным фоном для мероприятий известного рода, но в них много условного, принятого в силу каких-то традиций. Этика же, о которой говорят в философии, имеет в виду такое благонравие, которое выступает в согласии с интересами других людей и в конечном счете ведет к гармонизации общественных порядков. Соответствующие предписания должны быть свободны, насколько это возможно, от всего условного и преходящего.

В этике следует различать, с одной стороны, создаваемые философами доктрины, концепции и теории, а с другой — фактические нравы, обычаи, традиции, обряды и ритуалы. Стихийно формирующиеся и обязательно имеющиеся у каждого народа установления такого рода следует называть нравственностью. В то время как размышления мудрецов и создаваемые ими учения на эту тему мы будем называть моралью.

Нам полезно также с самого начала обратить внимание на два вида моральной теории — гетерономная и автономная (названия могут быть и другие). В первой из них моральные веления подчинены каким-либо интересам и так или иначе вытекают из них. Так, ветхозаветное «око за око, зуб за зуб» в качестве нормы поведения объясняется тем, что возмездие необходимо для поддержания общественных порядков. Новозаветная мораль отвергает подобную норму, потому что признает более благородную, автономную теорию. Нравственные поступки надо совершать вопреки личным интересам. В противном случае они не будут нравственными. В общем-то и та, и другая из концепций односторонне изображает добродетельное поведение. На практике нас иной раз посещает желание подвиги совершать и эгоистического расчета мы тоже не чуждаемся.

В литературе по этике часто встречаются разговоры о так называемом гедонизме. Под ним имеют в виду такие взгляды, согласно которым целью всех поступков в конечном счете выступают многоразличные чувственные удовольствия. Каждый, думаю, согласится, что соблазны и в самом деле нередко толкают на такое поведение, но в качестве единственной жизненной установки оно дружно осуждается. Оно, таким образом, имеет место в нравственности, но не может быть присущим морали. Тем не менее моралисты нередко упрекают в гедонизме те или иные морально-этические учения. Однако, если иная этическая теория и дает повод для критики, то в основном только по недосмотру, в силу какого-то неполного учета ею всех обстоятельств. И бывает также, что критика грешит односторонним подходом к оценке, искажая действительное положение дел. Самой наглядной иллюстрацией этому служит этика древнего Эпикура. Во времена засилья религиозной морали ему часто приписывали ориентацию на одни лишь низменные потребности, только из-за того, что его учение совершенно оправданно предлагает принимать во внимание также и их. На деле его этика признает основой нравственности целую систему духовных влечений и норм.

Как гедонизм, так и автономия и гетерономия — скорее некоторые идеальные шаблоны, некоторые искусственно созданные модели поведения, предназначенные для обозначения определенных циркулирующих в обществе взглядов на моральные ценности.

Эстетика – наука о прекрасном в широком смысле. Ее занимают как природные, так и искусственные творения. Как и все искусствознание, философская эстетика представляет собой в некотором роде прозу искусства. Нет ничего удивительного в том, что один из признанных корифеев эстетической теории Кант не был знатоком ни живописи, ни архитектуры, ни музыки и ни в коем случае не мог им быть. Он всю жизнь безвыездно прожил в Кенигсберге и ничего помимо его достопримечательностей знать не мог. Это примерно аналогично тому, что изготовитель красок или настройщик рояля могут быть полными профанами в делах тех, ради чьих успехов они прилежно трудятся.

Данное своеобразие усиливается еще и тем, что здесь как нигде нужен талант. Причем это относится как к творцу, так и к потребителю. Между тем таланту нельзя научить. Он явление принципиально нерукотворное. Однако в то же время и раскрыться, и развиться до совершенства без обучения он тоже не может. Так что стать большим художником и знаменитым коллекционером можно, только хорошо зная эстетическую теорию.

В соответствии со своим статусом философия занимается как эстетическим познанием, так и эстетическим творчеством, высвечивая, однако, лежащие далеко за их пределами источники их правил и принципов. Но еще больше философское учение о прекрасном вписывает его в общественную жизнь, определяет его место и роль среди других ценностей.

Совокупность вырабатываемых философией убеждений и идеалов называют мировоззрением. В нем концентрируется система обобщенных представлений человека о мире и его месте в этом мире. Мировоззрение имеется у каждого и формируется под влиянием очень многих жизненных обстоятельств, сильно разнящихся между собой в различные эпохи. На заре цивилизации наиболее общие взгляды выражались в мифах, то есть сказаниях о богах и героях. Мифология представляет собой обязательную стадию для всех народов в ходе их развития. Но так же обязательна и последующая замена ее на систему понятий и принципов, выстроенных по образцу других гуманитарных наук. Иногда это удачно называют переходом общества от мифологической стадии к философской. Имеются и такие мыслители, которые ставят задачу превратить со временем философию в строгую науку, подобную естественнонаучным дисциплинам, предрекая, таким образом, будущую смену философской стадии развития цивилизации на научную. Думается, однако, что надежды на однозначную строгость в данной отрасли знания следует оценить как более чем утопические. Мы остаемся и всегда будем оставаться в неведении по отношению к тому, что только приоткрывается за горизонтом последних достижений науки.

Стоит, пожалуй, иметь в виду некоторые национальные особенности философских учений у ведущих представителей европейских народов. Основательнее, но вместе с тем и тяжеловеснее для понимания философствуют немцы (из философов прошлого можно указать на Гегеля, в двадцатом веке — М. Хайдеггера). Понятнее и изящнее философствование французов (Декарт). Практичнее других философствуют англичане и их продолжатели – американцы: наиболее распространенная у них философия даже называется прагматизмом. В последнее время все чаще говорят о радикальном различии между западным и восточным типами мышления. Нам поэтому следует подчеркнуть, что настоящая книга ориентирована на идейные образцы, сформировавшиеся в философии народов Западной Европы. Не то, чтобы Восток был так уж непонятен Западу, но все же разница в стилях существует и смешивать их не следует.

В качестве характерного для Востока образа мысли принято приводить высказывание вроде: «Учитель сказал: Я передаю, но не создаю; я верю в древность и люблю ее» (Луньюй, VII, 1). Европейский философ делает отсюда правильное противопоставление, оценивает многие прошлые достижения устаревшими и приходит, чтобы сказать нечто новое,  в то время как восточный канон требует  излагать, но не творить. О том же говорит и так свойственная Китаю и отмечаемая во многих древних произведениях вроде “Ли-цзы”, «Сюнь-цзы» (равно как и еще многих других) ориентация на ритуал, каковой в свою очередь оказывается отсылкой к божественному и вечному. Обратившись к таким произведениям, мы находим, что «… ритуал должен исходить из великого единого, которое делясь, образует небо и землю». Поэтому через неукоснительное соблюдение ритуалов не только «любовь и ненависть получают правильное направление» и складываются порядки, при которых всеобщее благополучие так же вечно, «как десять тысяч поколений», но и «благодаря ритуалу небо и земля приходят в согласие, солнце и луна ярко светят, четыре времени года следуют одно за другим».

Представляется, однако, уместным внести в такое понимание одно уточнение. В данной традиционной для Китая установке всего лишь отобразилась простая отсталость Азии от Европы – позиция, начавшая с некоторых пор преодолеваться. Смотреть на прошлое, на мир предков как на «золотой век» на определенном историческом этапе свойственно вообще всем народам. Возможно, такое отношение возникло из почитания старших вообще, в частности учителя. Не исключено, что тут естественное отношение в семье вросло в более широкие структуры, не претерпев при этом трансформации. Вера в прогресс зародилась в Европе вместе с началом эпохи Возрождения и возникновения буржуазных отношений, когда западноевропейские народы, первые проблески цивилизованности у которых обнаружились примерно за тысячелетие до этого, успешно прошли стадию становления, обретя достаточную зрелость. А провозгласил новые ориентиры в философии и науке уже упоминавшийся выдающийся английский философ и реформатор науки Бэкон. Древность – юность нашего мира, горячо убеждает он современных ему мыслителей, тоже полагавших, будто прошлые поколения были разумнее последующих и учиться мудрости можно только у самых далеких предков. Если под древностью иметь в виду опытность и мудрость, то настоящие древние – это мы, провозглашает творец программы «Великого восстановления наук», дабы избавить последнюю от диктата древних авторитетов.

Такие идейные обновления, принесенные молодыми, динамично развивавшимися нациями, порождены в конечном счете сотворенным ими новым способом производства. Автомобиль, в отличие от лошади не появится на свет сам собой. Его надо изобрести и создать обширную инфраструктуру как для его производства, так и использования. В Европе создана обширная вторая природа с множеством искусственных материалов и технологий. Менялись здесь и общественные порядки, в то время как в Китае рабство окончательно исчезло только в двадцатом веке. Запад, говорят применительно к данным обстоятельствам, ориентируется на телос (целесообразность), Восток – на дао (путь). У первых, стало быть, в обычае сознательное вмешательство в ход вещей, у вторых предпочтительно ожидание от природы (правильно держаться пути означает подчиняться принятому порядку, то есть обычаю, природным законам). Берется ли в качестве наглядного образа дао река и тогда дао означает «плыть по течению» или за образец берется устройство семьи и тогда дао – «согласие с обычаем» (полагаемым вековечным), все равно идеалом оказывается отказ творить новое.

В то время как Азия, испытав в древности взлет, в дальнейшем погрузилась на многие столетии в дрему, прорвать обычную для ранних этапов любого народа консервативную идейно-нравственную установку по каким-то неведомым причинам порыва не хватило. Во всяком случае любой отсталый регион тем и отличается, что неспособен менять сложившийся ход вещей. И чем более диким оказывается тот или иной народ, тем более он живет по одним только «древним» порядкам и тем менее он способен к целесообразной деятельности.

У китайцев переориентация, подобная европейской, произошла в середине прошлого века и ключевую роль в этом сыграла производственная деятельность, когда были восприняты ее западные образцы. И произошло это под влиянием позаимствованного у нас политического курса на конкуренцию с ведущими государствами. Философия, как и вообще, вся идейно-творческая сфера не может не отобразить такую смену.

Если желаете продолжить чтение дальше, скачайте книгу бесплатно