Самая непостижимая загадка Второй мировой войны

Советская военная доктрина тридцатых годов покоилась на твердом убеждении, что война против нас будет только краткосрочной. Оснований так думать было предостаточно – вооружение не просто хорошее, но по некоторым видам даже и лучшее в мире. Однако не получилось наступать сразу от границы и гнать врага на запад. Большой тревоги лидеров и военных кругов такой ход дела поначалу не породил, потому что просчеты такого рода явление в общем-то обычное. Не математика ведь. Да и заблаговременно разработанная программа эвакуации индустриальных предприятий далеко за Урал ясно и недвусмысленно указывает, что проникновение врага вглубь страны никогда не исключалось из военного планирования.

К тому же завышенный оптимизм советского командования насчет возможного хода войны получил неожиданное подкрепление тем, что тогда же в странах Прибалтики и в Молдавии были проведены референдумы, на которых восемьдесят процентов населения высказалось за вступление в СССР. Все это ясно указывало на непрерывное нарастание престижа страны победившего социализма на международной арене и породило надежду на то, что вообще в любой стране сильного противодействия Красной Армии не будет.

Однако самая первая и очевидная из причин неожиданных для советского руководства тягчайших осложнений первых двух лет войны проистекает из того, что войну пришлось вести против всего военно-экономического потенциала Европы. Этого, разумеется, ни в каких планах не предусматривалось. До 1940 года это и немецким генералам казалось несбыточным. Потворство Гитлеру со стороны западных лидеров кончилось тем, что «бесноватый» буквально за один год до нападения на нашу страну многократно усилился.

Но и помимо того сказались многие национальные и прочие особенности нашего отечества. В предыдущую мировую войну не только самолеты и автомобили были иностранного производства. Велосипедные войска оснащены велосипедами «Дукс», цейсовскими биноклями, пулеметами «Максим» английского производства, даже начавшееся в 1914 году производство собственных медицинских термометров помогли организовать попавшие в плен немецкие медики. И вот в тридцатые годы российская индустрия впервые в своей истории стала во многих направлениях опережать так называемый цивилизованный мир. У нас и в артиллерии «Гвардейские минометы», неизвестные всем другим армиям. Танки не просто хорошие, но даже лучшие в мире. Остальные виды вооружений не уступали другим. Но попробуй ты убеди в этом население, которое накрепко уверовало в то, что изобретают только где-то там в Европе, а в своем отечестве добротно изготовить могут одну только дубину. Даже в народной песне закрепилось.

Вот и получалось, что лучшие в мире танки у нас и их больше, чем у немцев, и в то же время танкобоязнь у нашего солдата заметно выше, чем у солдата вражеского. Много легче подвергался он панике в начальный период войны. Медленно проникалась вся народная масса и армия уверенностью и оптимизмом.

Идеология «расы господ» тоже не могла не сказаться на умонастроениях. Нацизм – это в общем-то обычная европейская демократия (про фабрики смерти никто не ведал). И в экономике гитлеризм– та же приватизация и тот же рынок. Между прочим, В воспоминаниях одной из мемуаристок из кружка А. Ахматовой, О.Мандельштама, Б. Пастернака имеется и такая очень неожиданная деталь относительно московской публики. «В женских парикмахерских не хватало места для клиенток, замечает она о периоде боев под Москвой, – «дамы» выстраивали очередь на тротуарах. Немцы идут — надо прически делать» (Герштейн Э. Мемуары. М., 2002.

По поводу трудностей начального этапа войны уместно будет сказать также о «внезапности» нападения на СССР, о чем много и с критикой говорили, начиная с хрущервских времен. Вообще-то у Сталина в 1931 году сделано предсказание насчет начала войны примерно через десять лет, высказанное им на совещании партийно-хозяйственного актива. Видимо, это вообще самый точный прогноз из всех, но он потом затерялся в круговерти последующих бурных дебатов о трудностях первого военного полугодия. Трудности-то были, но только не из-за ротозейства они возникли. Мало было разведок и разведчиков, которые так глубоко проникали в тайны врага, как Р. Зорге. Но при этом обычно не учитывают, что его данные принципиально ненадежны и что совершенная надежность тут вообще недостижима. Сначала он сообщил, что война начнется в конце мая. Но она не началась и не потому, что он ошибся. Дату нападения перенесли. В следующем его сообщении указывается дата 11 июня, но и она тоже оказалась не окончательной. Наконец, всплывает 22 июня. Кто мог знать, что это уже последняя, что переносов больше не будет? Этого не знало даже и немецкое командование. Определить момент нанесения врагом удара хоть в эпоху Цезаря и Александра Македонского, хоть ныне одинаково невозможно в принципе.

Тем более не являются разведывательные данные основанием для объявления войны. Если кто-то практикует вероломное нападение, то вообще-то защиты от этого нет. Терпеливо ждать вероломства – единственно допустимая стратегия. Тем не менее «Большая советская энциклопедия» брежневского времени в статье о Сталине бесстрашно утверждает: «Допустил определенный политический просчет в определении сроков нападения Германии на СССР». Такие претензии только к господу богу предъявлять. Впрочем, «отец народов» и сам виноват. Избаловал народ небывалыми успехами.

И надо, далее, также обязательно сказать еще и про огромную роль в ходе всей войны и особенно на ее начальной стадии необычайно высокой стойкости германского солдата. Ключевую роль тут сыграли необычайно победоносные боевые действия по покорению Западной Европы. Они не могли не вдохновить население Германии, хотя явились результатом бездеятельности их противника, а не собственной отваги. Немецкого солдата в первую очередь развратила не гитлеровская пропагандистская машина, а потворство нацизму западных политических лидеров.

Согласно книге немецкого фельдмаршала Манштейна «Утерянные победы», людские ресурсы Германии середины тридцатых годов были примерно втрое ниже, чем у составлявших единый союз Англии, Франции и Польши. Все захватнические затеи фюрера выглядели чистым сумасбродством и потому вызывали осуждение военных. И при этом на все их возражения Гитлер отвечал просто: «Они не будут нам мешать». Прекращается выплата репараций – и никаких санкций, возвращается отторгнутая в 1918 году Саарская область – ни тени попытки помешать. Дальше больше. Претензии к Чехословакии вызвали дружное противодействие как своих дипломатов, так и своих военных. И что? В итоге чехи и словаки подставлены агрессору самым похабным образом тогдашними английскими и французскими лидерами.

Но ведь следующая жертва – Польша – союзник могущественных европейских государств, которые громогласно заявляют, что нападение на Польшу – это нападение на них. Однако и тут Фюрер спокойно заверяет всех, что на деле мешать они не будут, по его приказу от французской границы переводят на польский фронт почти все, что там было. Но ведь так же не делают. Противнику, который размахивает мечем прямо за спиной, угрожая вторгнуться, вдруг в самую решительную минуту открывают дорогу вглубь собственной страны. И на основе одних только умозрительных соображений. Найди где-нибудь еще подобную безответственность! Что, однако, в итоге? «Кто мог ожидать, — с изумлением восклицает Манштейн, — что западные державы так позорно оставят Польшу, которой они дали гарантии, на произвол судьбы!» (Э. Манштейн. Утерянные победы. Ч.2, гл.4). И отмечает затем, что предпринятая французами короткая вылазка с линии Мажино на немецкий западный вал только подтвердила нежелание выполнять союзнические обязательства.

Следующим шагом становится нападение уже на самих лидеров Европы — Англию и Францию. Приказ Гитлера двинуться на них был отдан сразу после завершения польской компании. Но тут опасения переросли в скрытое упорное сопротивление. В генеральном штабе сухопутных войск дошло даже до обсуждения вопроса о том, чтобы отдать приказ наступать на Берлин и свергнуть Гитлера. Не решились, потому что войска отказались бы подчиняться ввиду взлетевшей вверх популярности нацистского лидера. Но все же начало боевых действий откладывали под разными предлогами десять раз. И, когда все же дошло до дела, прозорливость фюрера снова оказалась на высоте. Меньше, чем за пару месяцев задача полного покорения старушки Европы была блестящим образом завершена.

Возможно, здесь мы имеем дело с самой непостижимой тайной Второй мировой войны: откуда Гитлер знал, что так будет? Впрочем, разгадка существенно упростится, если вопрос разбить на две составляющие: почему так произошло? И почему Гитлер оказался таким прозорливым и столь эффективно этим воспользовался?

Что касается первой части вопроса, то, видимо, все объясняется предельно просто: уже с конца Первой мировой всем стало ясно, что грызня мировых лидеров за верховенство есть чистое злодейство правителей, бессмысленное и гнусное. Загляните в произведения о той войне ведущих литераторов тех лет. У. Фолкнер в романе «Притча» изображает финальную стадию мировой бойни, которая теперь уже вызывает у всех одно только осуждение. И при этом группа вожаков солдатской массы составляет заговорщицкую организацию, которая подготавливает ни мало ни много срыв наступления. Приказ двинуться в атаку должен был остаться невыполненным всем полком. Отвага и беззаветное служение, но только пацифистского направления. Ни слова о героизме, отваге и каких-то священных целях, ради которых следовало браться за оружие, и в романе «На западном фронте без перемен» Э. Ремарка. Исковерканные судьбы и жизни – единственный итог того бессмысленного братоубийства. У Э. Хемингуэя главный герой романа «Прощай оружие» с энтузиазмом отправляется в 1914 году на войну и становится дезертиром в 1917-ом и все вокруг только помогают ему скрыться из армии. А наивысшее осуждение принесенных той войной страданий можно увидеть в романе А. Барбюса «Огонь» — залитые ливневыми дождями окопы и ищущие укрытия солдаты нередко оказываются вперемежку с солдатами вражескими; растерзанные трупы вчерашних знакомых и друзей с раздавленными головами, вывалившимися внутренностями, оторванными ногами; и вот женщина, на которую засматривался, и останки которой уже вздулись, пока валялись в кустах. В то же время на отдыхе в тылу разговоры иного рода. Притянул к себе один из солдат мальчугана в доме, где их разместили: «Ну что, говорит отец о войне?» и получает откровенный ответ несмышленыша, что отец думает: если война продлится еще год, они обзаведутся собственным делом.

Итак, простой народ к 1917 году уже наигрался во всеевропейские военные игры и совершенно охладел к идейным установкам, связанным с борьбой за мировой господство. Но только советское правительство решилось вывести свою страну из мировой бойни, не убоявшись гнева Антанты. И единственно верная политическая линия относительно дальнейших перспектив в этом направлении родилась, как хорошо известно, у тех же правителей: заключить мир без победителей и побежденных. Второй мировой войны не было бы, прими тогда правители Запада такую программу.

И отчетливо выразившаяся пассивность европейских народов относительно перекраивания карты Европы через военные вторжения — это не что иное, как здоровый народный инстинкт. Удивляться нечему. Агрессивность-то в гитлеризм включена органически. Но что в ней нового? У поляков на захваченных ими белорусских и украинских землях идет партизанская война. И при нападении Гитлера на Чехословакию Польша тоже вторглась в нее со своей стороны. Так что до 1939 года самый наглый агрессор в Европе – Польша. В волчьей стае европейских лидеров тех лет монстр выглядел обычным политическим персонажем. Что до фабрик смерти, то союзники узнали о них из аэрофотосъемок в 1942 году, население же Германии – уже после завершения войны.

Интересы сильных мира сего были, однако, противоположными. И, самое примечательное, противоположными они были и у многих представителей русской интеллигенции, для которой слепое подчинение велениям, исходящим от Запада, — старая идейная установка, влитая в них от пяток до ушей.

«Еще на три тысячи верст тянулись на западе окопы, но они уже стали простыми ямами, — говорится в одном откровении периода Брестского мира. — Дело было кончено и кончено такой чепухой». Под «чепухой» имеется в виду как раз прекращение военных действий и миллионы простолюдинов отправились по домам. Впервые в истории на фронте миллионы солдат, впервые в истории они беспрерывно сидят в окопах. Более светлых радостей народу не приносило ни одно правительство. Недовольство таким исходом могли бы высказать Колчак, Деникин или Краснов. Зарабатывать одобрение заграницы – самостоятельный кайф для них. Но это слова нобелевского лауреата И. Бунина в работе «Окаянные дни». Очень горько переживал превознесенный у них русский литератор, что ему теперь в европейских салонах лучше не появляться. Кстати, самого его летом семнадцатого года крестьяне, видимо, за эту самую «чепуху» чуть было не пристроили на березу, как сообщают его биографы. Так оказалось сам-то любитель загонять народ в окопы помирать геройской смертью не просто не хочет. При защите собственной шкуры в литераторе обнаружилась такая неистовая кошачья ярость и злоба, что бедные мужики. На фронт бы такую!

Предпринятая в тот же период попытка загнать российские народы в окопы с помощью убийства немецкого посла вдохновила в последующем Н. Гумилева зачислить тех террористов в клуб поэтических единомышленников в качестве неистовых романтиков, на которых пробы негде ставить.

Устойчивыми воинственные настроения оставались лишь у правящих верхов. Всерьез и активно готовили они народы к новым схваткам. При этом оказалось, что именно профессиональная военная прослойка Германии, как ни парадоксально, образовала самую морально здоровую составляющую всего западноевропейского общества, потому что ее сомнения в гитлеровских планах часто приобретали характер прямого противодействия. Судите сами. Сопротивление польской армии – полтора месяца, французской вместе с английской – столько же. Подчинись военная элита Германии приказу Гитлера двинуться на запад сразу после покорения Польши, и к первому декабря того же года Европа была бы покорена нацизмом. Три месяца — сопротивление Гитлеру западноевропейских армий, семь месяцев – сопротивление немецких- штабов.

И прозорливость Гитлера насчет поведения соседних государств, разумеется, выделяет его среди политиков времен мировых войн. Но она скорее всего лишь в малой степени покоится на аналитических способностях. Похоже, что этот небывало равнодушный к судьбам даже собственного народа повелитель просто залихватски играет в жуткую игру, называемую политикой. И при этом готов поставить на карту буквально все, что имеет какую бы то ни было ценность, хоть материальную, хоть моральную.

Война – одно из самых сложных занятий людей. В ней концентрируются все достижения человеческого духа: она требует стойкости и готовности к самопожертвованию от каждого, стало быть, подготовка к ней покоится на высоких воспитательных принципах, в нее вбираются наивысшие научно-технические достижения, она опирается на экономическую мощь. По меньшей мере, легкомысленно поступают те, кто объясняют наши успехи в Великой Отечественной войне небрежным отношением к человеческой жизни. Решающая роль СССР в победоносном завершении Второй мировой войны показывает его превосходство над Западом в то время.

(отрывок из книги «Будни войны»)