Двухкомпонентный интеллект (часть 1-3)

Думающие устройства: творчество или подражание?

Данная статья не для широкой публики. Изложенные в ней размышления о природе разума, поскольку он открывается в попытках моделировать его на электронных устройствах, могут привлечь внимание тех, кто интересуется философией познания и формирования убеждений. Попытками создания интеллекта на иной, небиологической, основе не устают заниматься со времен зарождения кибернетики, хотя ведь совершенно очевидно, что наделенные способностью к логическим операциям электронные устройства могут быть только моделью интеллекта, но не его воспроизведением, ибо в наш интеллект органическим образом вплетена биологическая природа.

Уже на этой стадии наших размышлений достаточно указать на то, что любая метафора и любой эпитет – это для логики абсурд. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне, будто я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне?» С логической точки зрения, такое выражение – бессмыслица. А если «электронный мозг» и воспроизведет что-нибудь подобное, то лишь в подражание, но никогда не сможет быть оригинальным. И где ж вы найдете художественное произведение без иносказаний? Легче всего это обнаружить в юморе.

– Ну как живете-можете? – вопрошается в одной известной у нас шутке.

—  Живем хорошо, можем плохо.

– Выходит, плохо?

– Выходит хорошо, заходит плохо.

В первый раз «выходит» означает — «следовательно», а во второй раз – «вываливается».  Для логики такая двойственность — подмена понятий. Счетно-решающими операциями к такому юмору прийти нельзя.

Хотя подражания могут, конечно, быть настолько полными, скажем в живописи, что никакой эксперт не уличит, и компьютер, разумеется, сможет делать это еще лучше. Да к тому же надо еще учитывать, что, будучи поддельными, они тем не менее вполне успешно выполняют функцию украшения. Нужна ведь не только красота, но и красивость,  и последняя востребована даже еще и много больше первой. Помнится, в не такие уж и далекие времена нашего бытования в средневековье, когда у нас теленок в квартире стоял и пол скребли ножом, потому что он был некрашеным, а у иных щеголей на стене красовалась какая-либо аляповато намалеванная картинка вроде лебединого озера или «Трех богатырей». И не надо становиться в позу – большинству нас, разумных, иное понимание красоты недоступно, так что и такие картинки полновесно свидетельствуют о повышенных потребностях. Не станете же вы говорить, что, коль не дано понимание шедевров, то и вообще забудьте про украшение вашего дома?

И не угодно ли вернуться ко временам старта кибернетики и познакомиться с воинственными заверениями насчет превосходства «электронного мозга», продиктованными то ли тем, что у самих интеллект – только усложненный калькулятор, то ли профессиональной спесью инженеров. Наклонность видеть в гуманитаристике низшую ступень способности к познанию достаточно распространена; впрочем, и противоположная сторона далеко не безгрешна по этой части. «Инженер Петрухин писал: «Как я могу восхищаться Бахом или Блоком? Что они сделали для России и для человечества?»» Присланное в газету письмо ленинградской девушки рассказывало «о превосходном инженере, презирающем искусство, …считающем, что любовь в атомный век – анахронизм». В той же газете «письмо специалиста по кибернетике; он издевался над девушкой, способной плакать в подушку, над людьми, которые в наше время восхищаются музыкой или поэзией».

В таких воззрениях тогдашних творцов «думающих машин» присутствует уверенность, что искусство – это развлечение и развлечение-то недоразвитых умов. «У деловых людей нет времени восхищаться Бахом и Блоком, — заявляет кибернетик И. Полетаев, — сильнее то общество, где у каждого своя специальность и свое дело». Один агроном заверял: «Понимать искусство надо, но восторгаться им прошло время». С такой же готовностью «понять» идейных оппонентов высказался и какой-то капитан дальнего плавания: «Я считаю так —  нравится вам музыка Чайковского —  идите, слушайте. …Неужели кто-то думает, что мы будем хлопать в ладоши и восхищаться симфониями?» Готовность относиться с пониманием и терпением означала еще и снисходительную уступку: да будут у вас музыка и стихи, коль они вам нужны. Обеспечат вам машины поток и такого добра тоже по восемь квадратных метров в час. Об этом в среде изобретателей говорилось со смехом и тем самым еще и подразумевалось, что эти машины со временем избавят общество от «бесполезных» профессий вроде музыканта или поэта, как избавила техника от молотобойцев и прачек.

Мы привели газетные дискуссии тех лет насчет перспективы получения машинной музыки и машинных стихов из воспоминаний И. Эренбурга в его книге «Люди, годы, жизнь» (у нас использовано издание 2017 года, подготовленное Б. Фрезинским).

Стоит отметить, что, по словам мемуариста, «почти все юноши и девушки испугались идеи отмирания искусства; но у кибернетиков нашлась сотня сторонников, которые противопоставляли музыке или поэзии величие естествознания».

Тем, кто переоценивает возможности компьютера, можно напомнить, что интеллект включает в себя две составляющие – дискурсивную (рациональную) и интуитивную (эмоциональную, называемую иногда иррациональной). Счетно-решающие операции и служат, говоря современным языком, калькулятором. С их помощью просчитываются возможные следствия от наших действий. Называемая же интуитивной или эмоциональной часть интеллекта создает влечение к каким-то доставляющим радость ощущениям и тем самым на свой манер тоже дает указания к безопасным направлениям деятельности. И пусть мы признаём более высокую точность рациональной деятельности интеллекта над интуитивной, но не менее верно и то, что оба компонента взаимодополнительны, и того из нас, разумных, кто полагается больше на чувства, ни в коем случае нельзя относить к разряду недоразвитых. Запахи, цвета и радующие нашу натуру музыкальные звуки — лишь самая распространенная разновидность вызывающих эмоции факторов и одновременно самая простая их форма. Много сложнее влечения межполовые. За их избирательностью наверняка стоят биологические предпосылки, способствующие получению предельно жизнеспособного потомства. Недалеко тут человек ушел от животного, раз уж Его влечение создается, помимо прочего, еще и Ее женскими выпуклостями. Но в то же время медведю в берлоге не придет в голову пригласить соседа и похвастаться убранством своего жилища, а у людей чуть ли не половина их жизненных устремлений продиктована амбициями именно вокруг места обитания. Спрашивается: для чего понадобилось природе заложить в нас стремление к уюту и красоте? Для обеспечения едой и одеждой такие устремления – лишняя обуза. Но правила общежития человека как стадного животного формируются именно через вращение вокруг таких потребностей.

В свое время открытие возможности интеллекта на иной основе породило безудержный всплеск фантазии. У кого-то говорилось про разумный  плазменный океан в глубинах космоса, кто-то заговаривал про населяющую метеорит разумную плесень. В принципе можно мыслить жизнь даже на Солнце, не говоря уже про планеты. Чтобы пояснить различия в интеллектуальных способностях при различии в их основе, предположим на минуту, что грузовик есть механическое подобие лошади, тогда нам придется допустить, что и в его промасленных внутренностях тоже должны где-то гнездиться зачаточные формы влечений. Но только освежающими для него будут не запахи сена, а что-то мазутно-бензиновое. И радующие его нержавеющую душу звуки могут составляться из железного лязга и визга тормозов. И, допуская разум на заледенелом Юпитере, на кипящей вулканами Венере или даже на самом Солнце, принципиально однотипными у всех можно признавать только счетно-решающие операции, поскольку таблица умножения и причинные зависимости у всех одни и те же. Но вот что касается радующих их ощущений, то знаем только одно: это не разноцветная радуга, не соловьиные трели и не благоухающая роза. Тут мы, братья по разуму, друг друга не поймем.

Эмоциональная ветвь интеллекта вовсе не есть какая-то недоразвитая часть способности мыслить. Культура чувств и все гуманитарное духовное производство и представляют собой выработанный эволюционным путем самостоятельный способ формировать общественную жизнь. И еще больше они формируют самого человека как носителя высоких ценностей, в то время как наука по преимуществу изменяет условия существования. Компьютер может быть добрым помощником и музыканту, и поэту, но не более.

Тогдашний стартовый примитивизм тормознул скорее всего сам Сталин, потому что возвышать голос против касты инженеров в те годы мог только авторитет. К тому же кибернетика в таком виде выглядела еще и окончательным торжеством материализма над идеализмом и религией. Правда, по словам Эренбурга, полное вытеснение человека машиной впервые названо лженаукой в дополнительном томе БСЭ — Большой Советской Энциклопедии начала пятидесятых, стало быть, уже после смерти вождя. Вспыхнувшие тогда ответные нападки тоже могли быть неукротимо злобными, ибо профессиональной спеси всем хватает. Но практическая польза от новой техники возобладала и так или иначе всех  примирила.

Автономное функционирование и развитие

В первой части начатого ранее разговора на означенную тему мы пришли к тому, что разумная жизнь может создаваться на небиологической основе. Тогда допустимо предполагать не просто всякую иную, но даже и не вещественную, а волновую среду в качестве основы разумной жизни. И, может, загадочный космический пришелец 1908 года, называемый Тунгусским метеоритом, траектория которого заставляет предполагать управляемое движение, следует признавать посланцем именно такого мира. То, что никаких осколков на месте падения не обнаружено, в принципе можно объяснять еще и тем, что вещества там вообще не было. Зато электрический разряд оказался сверхмощным. Те неведомые обитатели, само собой, знали, что надо избегать столкновения с твердым веществом, но похоже не заметили вещество газообразное. Тормознули и двинулись в обратную сторону, да поздно сообразили.

Если мы назовем роботом электронное устройство, способное выполнять сложные умственные операции и тем самым автономно функционировать в меняющейся среде, то нам сразу же надо принять, что электрические или магнитные поля могут усложнять функционирование его «медной души». Стало быть, при соприкосновении с ними в нем должно возникать что-то вроде болезненных ощущений, дабы предохранить от пагубы. Влажность тоже может быть и допустимой, и вредоносной поэтому к какой-то надо стремиться и какую-то избегать. Температура тем более может быть такой, что вызывает «ожоги» или, наоборот, «простуду». Газовая среда тоже может оказаться значимой, стало быть, будет различать наш робот и запахи. Свет и звук в качестве колебаний могут иной раз и полностью парализовать работу электронного мозга. А в качестве признаков тех или иных условий цвета и звуки тоже будут подразделены на радующие и отталкивающие. Именно такие регуляторы поведения нашего «электронного интеллектуала» и только они должны быть отнесены к разряду того, что можно называть чувствами или их аналогом. Задаваемые же искусственно вставленными датчиками влечения изначально означают чужеродное поведение. Причем веления, исходящие от того, что названо у нас аналогом чувств, закладывают жизнеспособность и потому первичнее тех, что называют счетно-решающими операциями. Первые обязательны для робота-интеллектуала, вторые же могут и не появиться, хотя автономность будет возможна.

Нам никак не избежать того вывода, что интеллект любой природы, пусть даже это допускаемый нами невещественный интеллект, может быть только двухкомпонентным. И в любом из них разум должен подчиняться чувствам, а не наоборот. Далее, для интеллекта любой природы, если только он не является результатом одноактного творения, придется признавать также и совершенствование умственных способностей в процессе практики, значит надо допускать и для роботов как науку, так и искусство. В процессе его развития обе эти сферы самостоятельны и одна не может заменить другую. При этом строго говоря, автономность должна доходить до того, что робот сам заменяет у себя проржавевшие детали, которые сам же и изготавливает (сотворив для этого всю обширную производственную инфраструктуру). И пока этого нет, не робот превосходит человека, а человек, изготовивший робота, превосходит человека, не умеющего его делать.

Тем, кто завышает возможности счетно-решающих устройств следовало бы учитывать, что доступное компьютеру подражание произведениям художника, музыканта и так далее одновременно означает также и неспособность самостоятельно менять заложенный в него стиль. Он переиначит вам «Иллиаду» на тысячу ладов, посочетав с приключениями Гамлета и Дон Кихота.  Ему-то это унылое однообразие не осточертеет! Заложите в него, к примеру, воспроизводить песенки по образцу наших нерифмованных народных песнопений досоветского времени типа «Пойду ль я выйду ль я», «ах вы сени мои сени» и так далее. Почти исключительно «нескладуха» нередко с исковерканной грамматикой, да и содержание более чем скудное у песенных восторгов народа, первый университет у которого появился с задержкой на пол тысячелетие. К культурному наследию надо относиться бережно, каким бы оно ни было. Но если еще и сделать его образцом, один только компьютер и выдержит. А если еще и подсунуть такую продукцию нашим оппонентам! Благотворное влияние «искусственного интеллекта» на кое-какие умственные ориентации (в смысле избавления от оных) можно тут твердо гарантировать. И, самое главное, робот никогда не сможет сделать переход к более совершенным формам. Тем более что и развитие нашего народного песенного творчества происходило в двадцатом веке под влиянием образования, а не само собой. Самостоятельное развитие в области искусства базируется на способности чувствовать, а дискурсивная составляющая может при этом даже быть помехой. То же самое плоскостное письмо в живописи и переход от него к перспективе. Равным образом не сможет он самостоятельно освоить многоразличные появлявшиеся в прошлом направления  вроде использования полутеней, когда на полотне нагромождение красок и линий, но с расстояния — красочная картина. Не сможет он самостоятельно прийти ни к кубизму, ни к абстракционизму, ни к той манере, которая отличает творения П. Пикассо и его современников.

Нам говорят, что нынешние компьютеры уже и теперь создают самостоятельные и вполне читаемые произведения. Да помилосердствуйте, халтура тоже находит почитателей. Великий Бальзак начинал в молодые годы именно с этого и притом ради заработка. Тут не робот превосходит литератора, а халтурщик с роботом кармане превосходит халтурщика без робота.

Коротко говоря, электронный интеллект никогда не сможет развивать искусство. В этой отрасли для способности к развитию требуется еще и способность радоваться и печалиться. Да и не просто радоваться, а даже жить радостями и печалями художника, поэта, музыканта. Более того, приходится признавать, что вообще вся гуманитаристика оказывается неспособной развиваться с помощью искусственного интеллекта или, точнее, с помощью одних только счетно-решающих операций. Но разговор о специфике гуманитарной отрасли мы перенесем уже в следующий раздел.

(Специфика гуманитарного познания)

 «…Но ведь он поэт, стало быть, не далек от сумасшедшего» (Слова математика из произведения Э. По «Похищенное письмо»)

 «Быть может, все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов» (В. Брюсов)

«Наука доказывает, литература показывает, а обе убеждают» (В. Белинский)

Сознание каждого со всеми его убеждениями, чувствами и влечениями формируется двумя умственными компонентами – рациональной и интуитивной (эмоциональной). Ныне наиболее динамично развивающаяся рациональная составляющая, вооруженная компьютером, оказывается вроде бы способной реализовать родившееся еще в недрах философии восемнадцатого века мерило нравственности: поступай с максимальной пользой для максимального числа людей. Такой сплошной рационализм для многих проглядывает в качестве возможной перспективы. Однако тут ведь возникает закавыка насчет того, чтó именно полезно. Все люди любят какую-нибудь работу по той простой причине, что бездеятельность ввергает в тоску. Не менее верно, что все любят какую-нибудь литературу и какую-нибудь музыку. Равным образом, какое-нибудь общественное устройство и каких-нибудь правителей тоже любят все. Даже какие-нибудь трудности бытия вместе с борьбой против них, включая подвиги, тоже нужны для полновесного счастья всем и каждому, так что бурю в стиральном корыте устраивают по временам все. А принципиальным выводом из этой общей всем природы надо признавать одно: каждый тянет в свою сторону и никто никого убедить не может.

Взгляните на религию, вокруг которой сплелось столько деяний и свершений. Верующему нравится надеяться, что конца существования не будет. Мыслимый потусторонний мир со всей его атрибутикой живет в его мечтах. Реалистичность таковых мечтаний, как и всяких других, — дело десятое. И доказательства, если бы они и существовали, были бы доступны изощренным в логике умам, а все остальные так и остались бы верующими. Впрочем, в  католичестве так даже прямо провозглашается, что доказательства существования бога даны в трудах Фомы Аквинского (Томаса из Аквино), да только среди приверженцев этой религии во всем мире вряд ли найдется с десяток, кто положил всю жизнь на проникновение в суть этого доказательства. Да что там вера, возьмите старинный предрассудок, будто бедняк это лодырь. Чего стоит сия установка, буквально пронизывающая общественное сознание цивилизации, легче всего открывается на примере сельского  хозяйства и прежде всего на российском крестьянине, земля у которого втрое менее плодоносная, чем у западноевропейского фермера. Урожайность у всей округи одна и та же и определяется климатом, а не усердием «хозяйственного мужика». Все крестьянские работы освоены еще в каменном веке и потому, скажем, при работе косой у начинающего получится ни на травинку меньше, чем у опытного. Работа сохой, лопатой на огороде, серпом и цепом у всех получается одинаково хорошо, ибо плохо ее сделать невозможно. И на огороде, и на пашне, и на сенокосе у всех вырастает одно и то же  — хоть у помещика, хоть у крестьянина (пусть даже и горько пьющего). И корова по три ведра молока приносить не будет, вывернись ты хоть наизнанку со своим трудолюбием. С коровами еще хуже и по иной причине. Их у нас тогда то ли в пять, то ли в шесть раз меньше было в расчете на миллион жителей. Почему? Столыпин сказал бы: бездельники. А вы обратите внимание на то, что у нас трава начинается в мае и заканчивается в сентябре. На остальное время мы в те не так уж и далекие и дремучие времена стог сена заготавливали. Между тем во Франции трава всю зиму зеленая. Ихнему крестьянину одного стога на десяток коров хватит, да и перезимовать они у него и под навесом смогут. Короче, при большой семье обеспечить зимовку паре коров плюс паре лошадей еще как-то можно было, но нечего и думать угнаться за европейским благополучием. Собирать крошки со стола и отправлять их в рот у нашего мужика было так же обязательно, как и креститься. Столыпин заражен неуемным стремлением сделать крестьянина собственником угодий, которые никому не дают дожить до нового урожая и делают крестьянство простой обузой экономики. Ему бы принять во внимание зависимость от климата и еще больше от количества ртов в семье. Казалось бы, проще некуда, да вот, поди ж ты! Вместо этого и Столыпин, и еще многие другие держат в уме,  что хлеб – это первейшее условие существования и им уже мерещится, будто это средство управлять всем миром. Обширный и чрезвычайно значимый пласт общественного сознания определялся инстинктивно схватываемой иллюзией.

Участие обеих половинок мозга в формировании общественного сознания означает, что путь к разумным общественным порядкам принципиально невыводим чисто логически. Специфику прогресса с девятнадцатого века стали обозначать методом проб и ошибок. В двадцатом веке то же самое стали называть принципом фальсификации вместо принципа верификации: нельзя сказать, кто окажется плодотворным реформатором, но всегда сразу видно, кто бездарь. Возьмите выдающихся деятелей вроде царя Петра, никто никогда не звал таких на царствование ради их широких лбов. Свою власть Петр Великий захватил, а возвеличивание началось только уж тогда, когда появились великие достижения. И Екатерина свою власть захватила, Цезарь, Наполеон и прочие то же самое. Не по рецептам, а по плодам, говоря новозаветным языком, распознаются разумные идеи и деятели. На рецепты же благоустройства, когда кому-то на деле удается добиться хороших результатов, в обществознании изводятся тонны бумаги. Ведь тут переплетаются и политика, и экономика, социальные и межнациональные взаимосвязи, тут работа силовых структур и идеологическая обработка. Все признанные ныне духовные ценности вроде демократии или какие-либо культурные ориентации утверждались и утверждаются в жарких и продолжительных спорах и в не менее жарких схватках на протяжении эпох, как по поводу того, какие из духовных влечений надо признать здоровыми, так и по поводу того, каким образом их свести в систему, дабы приносить наибольшую пользу для наибольшего числа людей.

Получается, веления добра, свободы, прогресса и так далее и так далее задаются не благодаря строго доказанным логическим построением, а только потому, что конкурирующие утверждения выглядят обоснованными слабее. И полагаться в обществознании на одни только логические выкладки – это быть дуболомом. В гуманитаристике всегда надо помнить слова А. Герцена: человек, механически усвоивший какую-либо идею, глупеет ровно на величину этой идеи. Тут сразу же приходит на ум известный авторитет перестроечных лет А. Сахаров. Превознесен был Западом за одну лишь политическую ориентацию. При этом пребывает в полной уверенности, что вправе поучать правителей в делах благоустройства, ибо у него, видите ли, кое-какие познания в ядерной физике. А ведь уж сколько раз твердили миру, что специалист подобен флюсу, сиречь развит односторонне. И когда дошло до практической реализации его способностей на заседаниях так называемого парламента, его буквально сгоняли с трибуны аплодисментами, дабы остановить невразумительное мычание дурака с претензией. Уехавший тогда от нас Зиновьев успел походить в великих логиках, хотя и недолго, потому что начал гавкать на своих новых благодетелей. Можно, пожалуй, предположить, что музыкант Шнитке оснастил свою музыку чем-то вроде железного скрежета не без хитрого умысла, ибо негативное отношение у нас автоматически означало превознесение у них.

 

И совершенно иной образец мы находим в лице немецкого философа Г. Гегеля, которого превозносили как великого логика, но только потому, что он ввел в гуманитаристику приемы развертывания мысли, выработанные несколькими поколениями немецких философов. Свой анализ тех или иных явлений он часто называет самодвижением понятий, как будто они раскрываются сами собой с очевидностью для всех. И при этом на самом деле о строгой доказательности его рассуждений не может быть и речи. Для него более или менее часто повторяющиеся обороты мысли уже есть логика только потому, что они многих убеждают. Он хороший гуманитарий, хотя называть его логиком – вносить путаницу. То же можно сказать и про знаменитый дедуктивный метод Шерлока Холмса, каковой тем и привлекает широкую публику, что строгой дедукции в нем ровно столько, сколько не мешает жить.

Нам представляется важным обратить внимание на то,  как выражена специфика гуманитарного познания в философии Н. Бердяева и прежде всего в произведении «Смысл творчества». Если естествознание воспроизводит внешнюю реальность, повторяет ее в своем разуме, то гуманитарное познание, создавая новые понятия и идеалы, тем самым меняет поведение людей. А это ни мало ни много означает, что оно вносит в эту самую реальность что-то такое, чего раньше не было, обогащает ее, творит. Таким образом, гуманитарное познание это рост бытия и в этом его коренное отличие от естествознания, которое отражает действительность. С самого начала этого произведения поясняется отношение к науке, под которой на первых страницах имеется в виду естествознание. Никто в наши дни не станет всерьез отвергать науку, поясняет философ, но вот с принципом научности, то есть манерой применять масштаб науки в духовной сфере, можно поспорить. Нельзя, например, говорится там, полностью исключать из познания противоречие. В некоторых обстоятельствах оно оказывается единственно правильным изображением действительности.

Заодно можно также отметить, что творения Н. Бердяева могут считаться единственными в нашей отечественной философской мысли, которые в состоянии сделать их автора русским Платоном. Правда, нельзя не отметить, что в этой названной нами работе в качестве эпиграфа приводится высказывание одного средневекового мистика сначала на немецком языке, но затем перевод, но почему-то с противоположным смыслом. На русском: я не смогу прожить без моего бога; умрет он, умру и я. На немецком: мой бог не проживет без меня и дня; умру я и он испустит дух.

Итак, интеллект — это два взаимодополнительных компонента. Одно полушарие имеет дело с причинами и логическими связями и взвешивает «За» и «Против». Другое показывает благодеяния и злодеяния и формирует отношение к ним. В общем, лучше Белинского не скажешь: Наука доказывает, литература показывает, а обе убеждают.

Январь 2021 г.