Укрупнение и централизация экономики вплоть до всепланетного масштаба. Можно сколько угодно говорить об эффективности или неэффективности антимонопольной политики, но транснациональные корпорации (ТНК) простая эмпирическая реальность (и беспредельно высокая производительность). К настоящему времени, согласно нашумевшему в девяностые годы «Докладу Лугано», (как и многим другим источникам) «мировой торговый порядок сшит по их мерке… Не менее трети всей мировой торговли сейчас пред­ставлено обменами внутри одной и той же фирмы… Другая треть мировой торговли — это сделки не внутри фирм, но между фирмами, иначе говоря — когда ТНК торгуют друг с другом… И лишь остающаяся треть обменов на мировых рынках может быть в общепринятом смысле названа «нацио­нальной» торговлей, и доля ее стабильно снижается». За 1996 год сто ведущих ТНК, читаем там же, произвели при численности своего персонала менее 12 миллионов человек продукции на 4, 1 триллиона долларов. Эффект в пересчете на одного работника просто ошеломительный: «Любой сотрудник одной из крупнейших ТНК, от предсе­дателя совета директоров до дворника, сейчас в сред­нем производит продаваемых товаров на сумму 350 ты­сяч долларов. Да, вот это я называю производительно­стью труда!» — не удерживается от восклицания автор этого остроумного памфлета. От такой гигантской экономической отдачи человечество не в состоянии отказаться. Ясно ведь, что самая животрепещущая задача современности — спасение окружающей среды требует осуществлять производство только природозащитным способом; может быть, перенести выплавку металлов и производство искусственных тканей и иных материалов в герметические резервуары закупоренные наподобие атомной подлодки только еще большего размера и при этом обязательно превращать абсолютно все отходы либо в полезный продукт, либо в безвредные для природы вещества, может быть, предусмотреть уже при создании товара его дальнейшее превращение в отходы, может быть, перенести транспортные потоки в трубопроводы с пониженным давлением и, стало быть, пониженным сопротивлением воздуха, может быть, вместо мощных холодильных помещений закачивать воздух с большой высоты, где он вдобавок является повышенно чистым; может быть, чаще заменять металл на пластмассу.

Десять таких же конгломератов, как уже существующие, дают десятикратное увеличение экономических мощностей силами всего лишь 120 миллионов работников — население средней страны. Стократное увеличение займет 1,2 миллиарда человек – ничтожная часть всего населения Земли. Разумеется, такие образования нельзя просто размножить, каждая из них имеет свою непростую историю и каждую подобную им придется растить, как ребенка. Но не существует никакого другого пути в деле создания второй природы, гармонично уживающейся с первой; уже сейчас можно поэтому уверенно прогнозировать возникновение в нынешнем веке экономического центра всепланетного масштаба.

Межнациональная вражда. Но вот интеграция многих наций и рас в единый комплекс – дело не из простых. Положение усугубляется еще и тем, что, с одной стороны, лидирующие страны чисто инстинктивно боятся как приобщить отстающих к высокому уровню потребления, ибо природные ресурсы и без того выглядят истощенными, так и еще больше опасаются превращения их в конкурентоспособных создателей новых технологий и вообще обладателей современного научно-технического производства, ибо это автоматически означает утрату контроля над ними со всеми вытекающими отсюда непредсказуемыми последствиями. В то же время, с другой стороны, и правящему бомонду зависимых стран никогда не будет выгодно конкурировать против сильных и богатых; для их собственного преуспевания всегда будет проще передавать собственный народ в кабалу и быть тем самым полезными для тех, кто господствует. Известный персонаж Сервантеса, верный оруженосец «хитроумного идальго» Санчо Панса лелеял надежду стать в результате похождений губернатором острова и не зачем  иным, как затем, чтобы погрузить всех его жителей на корабль и продать в рабство. Увы, приходится утверждать, что простоватый Санчо Панса живет в душе многих и многих из тех, кто возвысился над согражданами.

Непрерывное нарастание разрыва по уровню благосостояния между развитыми странами и остальными. Тенденция к обогащению лидирующей группы государств при одновременном относительном (а кое-где так даже и абсолютном) обеднении всех остальных отмечается многими источниками и достаточно часто обсуждается специалистами различного профиля. Мы поэтому ограничимся только ссылкой на уже цитированный выше «Доклад Лугано». «Официальная помощь в целях развития оказалась бессильна уменьшить, а уж тем более ликвидировать пропасть между Севером и Югом, между богатыми и бед­ными, — говорится там в разделе «Воздействие». — Наоборот, расхождение между ними увеличилось со времен Второй мировой войны, когда это соотноше­ние богатств составляло около 30:1. Сейчас оно достиг­ло 70 :1 и продолжает увеличиваться».

Европа возвысилась над более древними цивилизациями благодаря университетам, давшим и подзорную трубу, и телеграф. Примерно три столетия назад западный мир заслуженно возглавили англо-саксы. Их национальную спайку, а тем самым и так необходимую в производстве взаимную ответственность скорее всего сформировало море, ибо на море даже и отпетые негодяи сплачиваются в единую команду (то же и у японцев). Английская монархия раньше других стала допускать в управление купцов и промышленников, открыв путь к превращению страны в «кузнецу мира». Еще дальше продвинулись в освобождении от сословных перегородок их соотечественники в Новом Свете. Американский взлет покоился, разумеется, на передовых идеях Просвещения и никак иначе. Но всякое могущество делает безнаказанным и потому со времен Первой мировой у американских правителей чаще в ходу злоупотребления как во внутренней политике, так и во внешней, и там, где была утонченная воспитательная работа учителя, литератора, проповедника, ныне сплошь размахивание топором и против своих сограждан, и против других наций. Американизм – это тот же гитлеризм в том смысле, что это привычная, вековечная идеология расы господ. Наша страна встретила бешеное сопротивление мировых заправил именно потому, что вывела из средневековья и каменного века целую обширную группу народов окраины цивилизации. Но никуда не денешься. Оставлять отсталый народы обузой цивилизации просто-напросто недопустимо. Они тоже должны превращаться в конкурентоспособных творцов новых технологий. Вооруженные силы любой страны должны контролироваться Организацией объединенных наций и стоило бы добиваться использовать  в любой армии какие-нибудь стандартные боевые средства: пушки, пулеметы и так далее. Сверхзвуковую авиацию можно было бы исключить из употребления хоть с завтрашнего дня. А если где-то она все же необходима, то пусть остается в распоряжении ООН.

—- Конец ознакомительного фрагмента —-

 

Раздел 1. Океан социогуманитарного знания в каплях

Пролог

(О чем пойдет речь?)

Когда-то Диккенс в своих путевых записках об Америке рассказал о девочке, ставшей еще в младенчестве в результате тяжелой болезни слепоглухонемой. Врач пансионата, где она содержалась, умудрился тем не менее научить ее читать по тактильной азбуке для слепых и писать, благодаря чему она в последующем могла более или менее сносно существовать. Так вот, когда позднее ее, ставшую уже взрослой, спрашивали о том, как она может жить там, в этом мире без красок и звуков, не чувствует ли она себя глубоко обделенной, она совершенно спокойно отвечала, что не испытывает никакого неудобства в своем положении и чувствует себя даже счастливее других, потому что, как она поясняла, я могу назвать сколько угодно людей, которые восторгаются, например, морем, а сами этого моря в жизни не видели. Они любят свои представления о нем, и этого им вполне достаточно. Я ничем не хуже всех остальных, у меня тоже имеются представления обо всех окружающих меня красотах и я тоже люблю цветы, солнечные зайчики, белых, пушистых кроликов и многое другое, что нравится людям. Можно ли было, спрашивается, объяснить ей, никогда не ведавшей зрительных и звуковых ощущений, какого огромного богатства впечатлений и переживаний она лишена, что ее самоидентификация с другими людьми хоть и спасительная в данном случае, но чудовищная иллюзия? Вряд ли.

А разве не то же самое можно сказать о спорах между патриотами и космополитами, об иных почитателях Корана и Библии, защитниках идей «Майн кампф», и их противников, не говоря уже о поклонниках Венеры и Бахуса? Даже оставляя в стороне возможное пренебрежительное отношение к ближнему, мы просто-напросто не в состоянии смотреть на мир глазами другого и всегда остаемся отгороженными от него трудно проницаемой мглой.

От иного меломана и утонченного эстета можно порой услышать: «Мне жаль тех, кто не любит музыку». На деле, однако, мало того, что эти несчастные не имеют ни малейшего понятия о своей ущербности, так они еще и могут с не меньшим правом причислять себя к почитателям музыки. Она вообще-то никого не оставляет равнодушным, хотя переживается далеко не одинаково разными слушателями и вызывает далеко не одинаковые эмоции. Даже цветовые ощущения во многих случаях только по названию являются одинаковыми. Их восприятие, оказывается, различается в довольно широких пределах. Самое главное, столетия и столетия потребовались медицине, чтобы такой простой факт, на обнаружение которого не требуется никакой мудреной техники, стал достоянием науки.

Рациональная деятельность какой бы то ни было природы выглядит наиболее свободной от субъективности и в самом деле является таковой, но индивидуальность восприятия и здесь тоже имеет место и заходит очень далеко. Какими глазами надо смотреть на приведшие к неевклидовым геометриям построения из самых обыкновенных линий и углов средневекового арабского математика Насир-Эддина, чтобы увидеть в них то, что было видно его продолжателю итальянцу Саккери? На рисунке —  горизонтальная линия, над ней нависает другая, косо спускающаяся вниз, от горизонтальной поднимается перпендикуляр и пересекает косую, образуя два смежных угла. В сторону острого угла верхняя будет приближаться к нижней, утверждает теорема, в сторону тупого —  удаляться от нее, стало быть, при равенстве углов она не приближается и не удаляется. То, что никаких возможностей, кроме этих трех,  нет, понятно даже и неподготовленному читателю. Чего тут, спрашивается, еще доказывать? Тем не менее,  приближающийся после перпендикуляра участок разбивается на отрезки, дабы доказывать, что на каждом шаге расстояние до горизонтальной линии все меньше и меньше, пока они не пересекутся. Возможно, теперь, когда достигнута полная ясность в этих исканиях и после подробных объяснений и мы тоже сможем понять, чем все это вызвано, однако огромное большинство из нас вряд ли сможет дальше продолжить такие рассуждения самостоятельно. А вот живший в Новое время Саккери находит все эти мудрствования своего предшественника и понятными, и оправданными, а его рассуждения над сокращением расстояния не только не кажутся ему излишними, но еще и недостаточными (ибо эту косо спускающуюся линию можно, оказывается, мыслить себе искривляющейся!). Надо поэтому дополнить  рассуждение доказательствами от противного (мы передаем здесь изложение этой истории в обстоятельной книге – Коган В.Ф. «Основания геометрии»).

Самому Саккери показалось, что ему удалось прийти к искомым противоречиям, и он посчитал постулат о параллельных доказанным. Однако другие светлые умы, кому вся эта премудрость была понятна, соглашаясь с внесенными итальянским математиком уточнениями, нашли в то же время, что полученные им противоречия являются только кажущимися и надо продолжать построения дальше. И начались долгие, мучительные поиски способа обосновать абсурдность предположения о нескольких прямых параллельных данной. Когда же вся эта титаническая работа была завершена, то оказалось, что во всех этих диковинно причудливых теоремах из-за отсутствия определения прямой (каковое, как выяснилось в итоге, нельзя дать) вместо прямой линии фигурирует кратчайшая между двумя точками (относящиеся к прямой аксиомы превратились в ее определение). И это с самого начала не замечалось одинаково всеми.

Расхождения в представлениях у этой узкой, хотя и разбросанной на несколько поколений, группы математиков, как видим, были. И все же о них можно говорить как об единомышленниках, обладавших одинаковым видением (и одинаковым невидением) проблемы, потому что они друг друга понимают, оставаясь, однако, в те времена непонятными для всех остальных представителей рода человеческого.

И как отличается видение одной и той же шахматной партии с известными каждому фигурками и правилами знатоками этой старинной игры в зависимости от их мастерства? У широко известного в прошлом чемпиона мира по шахматам Алехина был, как многие знают, случай, когда он взялся доигрывать партию за своего противника, уже признавшего себя побежденным, и довел ее до победы, затем опять перевернул доску и снова заставил незадачливого соперника признать свое поражение; и так несколько раз подряд. Что видел он в этих пешках и ладьях, как находил пути к победному завершению и почему для других, напряженно взиравших на ту же доску, такие пути были скрыты непроницаемой завесой?

Даже в содержании обычных слов естественного языка наверняка много индивидуального, обусловленного личным восприятием каких-либо описываемых такими словами происшествий, сцен из художественных произведений и тому подобного. И нередко бывает, что словесное согласие в каких-либо вопросах на деле лишь иллюзия.

Нет, наверное, более яркого примера недопонимания, чем то, которое мы находим в «Фаусте» Гете, когда сельские жители благодарят алхимиков за помощь им во время эпидемии чумы.

Отрадно вспомнить в светлый день,

Как жертвовали вы собой

Для населения деревень

В дни черной язвы моровой.

Иного только потому

Ужасный миновал конец,

Что нам тогда избыть чуму

Помог покойный ваш отец.

Вас не пугал ее очаг.

И – юноша еще тогда –

Входили вы к больным в барак

И выходили без вреда.

За близость с братиею низшей

Хранила вас десница свыше.

Храни вас господи и впредь,

Чтоб не давали нам болеть.

Так представляются события наивным, необразованным крестьянам, пострадавшим от тяжкого испытания. А вот тот, кого восхваляют и благодарят столь восторженно, знает всю ту историю совершенно иначе.

 

Алхимии тех лет забытый столп,

Он запирался с верными в чулане

И с ними там перегонял из колб

Соединения всевозможной дряни.

…………………………………………………

Людей лечили этой амальгамой,

Не проверяя, вылечился ль тот,

Кто обращался к нашему бальзаму.

Едва ли кто при этом выживал.

Так мой отец своим мудреным зельем

Со мной средь этих гор и по ущельям

Самой чумы похлеще бушевал.

И каково мне слушать их хваленья,

Когда и я виной их умерщвленья,

И сам отраву тысячам давал.

Нам, впрочем, в данном случае этот эпизод интересен прежде всего тем, что диаметральная противоположность возникает вовсе не из-за того, что воспоминания об одних и тех же событиях обеими сторонами не имеют ничего общего между собой. Напротив, и стремление помочь больным налицо, доходящее даже до героизма, имеются и напряженные искания лекаря-алхимика («нелюдим-оригинал, всю жизнь провел в раздумьях о природе. Он честно голову над ней ломал»). Тем не менее,  результат – вместо того, чтобы получать лечение, пациенты сами оказываются средством для нахождения такого лечения, лабораторными подопытными животными.

Идентичность другого самому себе – это установка, которая принимается  каждым сама собой еще на стадии первых самостоятельных шагов, потому что является необходимым условием хотя бы минимально благополучных взаимоотношений с другими. И хотя мы точно так же легко открываем, что то, что нравится одному, может отталкивать другого, но все же индивидуальные вкусы относим к области личных забот, а общественности приписываем заботу о равноправии, о согласовании расходящихся интересов, о примирении возникающих из-за них трений. Такая норма обнаруживается во множестве распространенных выражений вроде: «То, что позволено одному, то позволено всем», «Сам живешь и другому жить давай», «Не делай другому того, чего себе не пожелаешь».

Однако по мере того, как развитие цивилизации поднимает все больше и больше людей над уровнем одних лишь непосредственных материальных нужд, нарастает и степень индивидуальности в общественном положении каждого. К этому толкает даже и само возросшее и постоянно возрастающее дальше многообразие потребляемых товаров и услуг, но еще больше нарастание удельного веса духовных потребностей, ибо все большая доля работников занята умственным трудом. У современного среднестатистического жителя в ходу гораздо больше разного рода материальных и духовных запросов, чем было когда-то. Конечно, благодетельная сама по себе возможность для все более широких кругов населения выбирать место отдыха и развлечений между Лас-Вегасом, Таиландом и Крымом не означает еще, разумеется, рост недопонимания, однако она придает ему совершенно новые черты, сама множественность выбора дробит такое недопонимание на множество измерений и оттенков. Наш современник идентифицирует себя с огромным числом больших и малых социальных групп, как устойчивых, вроде национальности или семейного статуса, так и скоротечных, вроде пассажиров автобуса.

В общем и целом взаимоотношения многообразных социальных групп в той мере, в какой их можно рассматривать основой всей общественной жизни, представляют собой не что иное, как соревнование людских пород, монад, непроницаемых ни для постороннего взора, ни для постороннего влияния. Не только любители разного сорта пива не смогли бы убедить почитателей другого, но и вообще все предпочтения чаще всего несопоставимы, идет ли речь о литературных вкусах, наилучшем способе провести каникулы, последнем писке моды или приемлемом общественном устройстве. Конечно, нам открываются наиболее яркие и сильные проявления чужой натуры, но, даже когда мы догадываемся о ликовании, полыхающем в душе другого, или, наоборот ,о заполнившей его тревоге, мы все равно не в состоянии определить место всего этого в его мироощущении и монада остается непроницаемой.  Если же одни из предпочтений получают в обществе превосходство над другими и вытесняют их, то, как правило, происходит это с участием принуждения в той или иной форме. Можно вместе с Бердяевым объяснять это обстоятельство тем, что в истину влюбляются и потому не обращают внимания на достоинства всех других истин, можно вслед за Марксом считать, что бытие определяет сознание и потому в своих казалось бы сознательных предпочтениях люди не принадлежат себе. Так или иначе торжествуют и господствуют не самые разумные, справедливые, гуманные и — что особенно важно — обычно даже вызывающие недовольство порядки. Наибольшее влияние приобретают те, за которыми стоят самые могущественные в данных условиях породы людей, породы, способные выживать каким бы то ни было путем, а выживают, как учит теория естественного отбора, отнюдь не всегда более высокоразвитые формы.

Нельзя, однако, не заметить, что с трудом улавливаемое отличие в восприятии и видении мира разными людьми все же довольно зримо обнаруживает себя в образовании несметного числа больших и мелких социальных групп, конституирующихся на базе многоразличных личных оценок и вкусов самой разной природы. Когда по временам появляется какой-либо философский бестселлер, то поначалу он, правда, воспринимается чем-то способным дать общепризнанные идеи или хотя бы повысить уровень взаимопонимания, однако проходит какое-то время и выясняется, что в действительности очередная нашумевшая книга в очередной раз сплотила компанию имеющих в чем-то родственную природу единомышленников, добавила, стало быть,  к мирриадам социальных групп еще одну, самые восторженные члены которой нередко проникаются, к тому же, уверенностью, будто стоит лишь всем уразуметь новый шедевр, и всех охватит одинаково светлая радость единения. Однако сама эта множественность социальных групп указывает на то, что расхождения и даже враждебность складываются из ничтожно мелких, буквально крошечных, пылевидных «частичек». Непроницаемость социальных перегородок скорее всего родственна пелене тумана, каждая мельчайшая частица которого – это вообще-то совершенно прозрачная капля влаги.

И хотя бессмысленно даже и заговаривать о полном исключении недопонимания, но степень возникающего на его почве взаимного отчуждения можно и нужно понижать, сводить его к уровню, исключающему вражду и ненависть. Данная работа предпринимает попытку уловить то, что до сих пор ускользало или ввиду своей мимолетности, или по причине кажущейся эфемерности, оставалось, иначе говоря, из-за своей тонкой природы прозрачным и потому невидимым.

Об общественных проблемах обычно говорят как об обострившихся, но вообще-то далеко не все из них, наподобие наркомании, на самом деле могут быть именно так оценены; у многих из них, если не у большинства, связь с практическими потребностями опосредствуется многими внешними обстоятельствами и нередко выглядит очень запутанной. Статистика заболеваний кажется с первого взгляда способной ввергнуть в уныние, но ее рост по крайней мере в значительной своей части объясняется непрерывным совершенствованием медицинской техники, благодаря которой удается заметить еще только зарождающиеся отклонения в организме на еще очень ранних стадиях, и зачастую лечение получают теперь люди, которые какую-нибудь пару поколений назад считались бы безоблачно здоровыми. Статистика преступности тем более находится в обратном отношении к моральному благополучию, поскольку отображает разоблаченные противоправные деяния, стало быть, прежде всего работу органов правопорядка, а самый надежный вывод из пугающих цифр такой статистики: сыщики в этом году поработали лучше. Современная уголовная полиция зародилась в начале девятнадцатого века не из-за того, разумеется, что раньше такие учреждения были бы не нужны. Возможности цивилизации возросли и продолжают возрастать дальше.

Самой обычной причиной нарастающего внимания со стороны науки и общественного сознания к взаимоотношениям между индивидами на фоне постоянно появляющихся больших и малых социальных групп с возможным возникновением трений между ними является простое умножение в ходе прогресса числа работников умственного труда, которым необходимо поле приложения своих способностей. Не в том, следовательно, дело, что, когда говорят о различных трудностях бытия, подлежащих изучению и преодолению, они обязательно приобрели сейчас обостренный характер, а в том, что теперь есть кому уделить им внимание. Это не может, конечно, означать, будто такие проблемы являются менее животрепещущими, однако не следует впадать в пессимизм там, где в действительности имеет место успех, только видимый с изнанки.

Предпринятый в данной работе анализ путей к такому мыслимому лишь в качестве идеала обществу, где каждый идентифицирует себя с другим и другими вплоть до всей цивилизации, узнает себя в них и их в себе, представляется оправданным прежде всего тем, что он не дополняет накопленные знания новыми данными, а предлагает своеобразный логико-методологический подход, с помощью которого тот же уже известный материал предстает в ином свете, открывается с новой,  до сих пор остающейся в тени стороны. Здесь намечается, иначе говоря, путь к созданию в будущем нового метода постижения различных явлений в социогуманитарной области, но прежде всего вопросы вхождения в различные социальные группы. Результаты могут оказаться небесполезными для множества специалистов различных областей гуманитарного знания, занятых проблемами гармонизации социальных взаимоотношений.

 

1. Прозрачные капли тумана недопонимания

Разговор о способах идентификации себя или другого с тем или иным сообществом с какой-либо средой, социальной группой и так далее мы начнем с противоположного конца, а именно с того, как иной раз приходится вольно или невольно маскировать отнесенность, например, к какой-нибудь сфере деятельности. Аристотель заговаривает об этом в шестой книге «Политики», когда речь идет о должностях, образующих ныне обширную и все разрастающуюся систему правопорядка, а в те времена распределявшихся среди очень узкой группы сограждан. Сюда прежде всего относится имеющаяся всегда и всюду служба, задача которой – осуществлять судебное разбирательство, карать по приговору суда, сторожить узников, взимать недоимки с государственных должников. Проблема, отмечается у него, состоит в том, что такая «весьма необходимая, но, пожалуй, самая тяжелая» власть относится в то же время к числу самых тягостных, «так как она возбуждает к себе большую ненависть; поэтому там, где с отправ­лением ее не связана большая выгода, никто не согла­шается принять ее на себя и не желает при отправ­лении ее действовать по законам». Получается, что, с одной стороны, государство не может обойтись без суда, а существование суда немыслимо без приведения приговоров в исполнение. И в то же время, с другой стороны, как найти старательных и законопослушных служителей для таких должностей?

Решение предлагается в общем-то простое: привлекать для выполнения такого рода общественных функций возможно больше сограждан, дабы каждому в отдельности доставалась лишь какая-то доля всей неприятной процедуры. «…Лучше, чтобы эта долж­ность не была представлена одним лицом, но чтобы она была поделена между различными лицами, — указывает мыслитель, — равным образом следует пы­таться распределить между несколькими лицами и те обязанности, которые связаны с взысканием недоимок … Ведь чем меньше ненависти будет против лиц, налагающих взыскания, тем скорее будут исполняться приговоры. Если же, — говорится далее там же, — одни и те же лица будут и выносить приговоры, и приводить их в исполнение, то получится ненависть вдвойне».

 

Конечно, обязанность лишать осужденного имущества или свободы тем более головы все равно остается мало почетной, но она по крайней мере начинает распределяться на многих соучастников. В последующем, как мы знаем, такого рода службы в любой стране стали непрерывно разрастаться и разветвляться, втягивая сюда очень много сограждан самых разных профессий. Кто-то участвует в данной системе разработкой специальной техники, кто-то такую технику применяет, кому-то достается в том или ином разбирательстве собирать по крупицам все обстоятельства происшествия и сводить их в одно «дело», еще одному достается решать на основании полученных материалов вопрос о задержании или обыске и так далее и тому подобное. Всякий последующий этап подготовлен предыдущим становится для самих исполнителей принудительным и находящимся под надзором очень многих должностных лиц, на каждого из которых тоже выпадает определенная доля ответственности. И когда доходит до электрического стула, судьба приговоренного уже настолько неотвратимо предопределена, что его можно считать уже мертвым, а пусковая кнопка на орудии казни скорее прерывает тягостное предсмертное томление.

Разбившись на множество функций и подфункций, вся такая деятельность перестает узнаваться как дело рук одного конкретного служащего, а  все то, что вызывает в ней неприязнь, перестает отождествляться с его личностью.

В течение всего прошедшего столетия так называемая пенитенциарная система, не ограничиваясь изоляцией и наказанием осужденных, постепенно вбирает в себя воспитательные функции. И хотя звания вроде «мент», «коп» или дающее все еще себя знать приравнивание свидетеля к доносчику, как на родине мафии Сицилии, указывает на сохраняющееся все еще неприязненное отношение к органам правопорядка, все же нельзя не видеть, что негативное отношение здесь не более, чем реликт, не более чем, не успевший переплавиться остаток бытовавшей когда-то вражды между гражданами и властями в ее специфической форме.

Дело явно идет к тому, чтобы даже и обыватель смотрел на судопроизводство и последующее наказание как на функцию всего общества и осуществился идеал самоидентификации индивида с обществом, провозглашенный еще Гегелем в качестве реализовавшегося, как ему казалось, уже тогда. Имевшее, по его словам, прежде хождение «Право на наказание преступления в форме мести есть лишь право в себе, а не в форме правового акта, т. е. не правовое в своем существовании». В пору более зрелых общественных порядков «Вместо потерпевшей стороны выступает потерпевшее всеобщее, обладающее в лице суда своей особой действительностью, — говорится в той же его «Философии права», — и берет на себя преследование преступника и наказание преступления, которое тем самым перестает быть лишь субъективным и случайным возмездием, местью, а превращается в подлинное примирение права с самим собой, в наказание». И поскольку теперь разбирательство производит в лице ставшего публичным суда все общество а наказание есть восстановление нарушенной преступником законности («примирение права с самим собой»), то и осуждаемый тоже должен теперь иначе, чем при возмездии, смотреть на правосудие и вынесенное им наказание. «В субъективном отношении, с точки зрения преступника, это примирение — умиротворение его, известного ему, значимого для него и осуществляющего его защиту закона, в применении которого к нему он сам находит удовлетворение справедливости, лишь свое собственное деяние».

Не есть ли описанное растворение поступков одного в больших делах вообще тот механизм, с помощью которого от нас самих маскируется наше собственное участие в больших и маленьких благовидных и неблаговидных исторических событиях? Не в том ли дело,что своим участием в общественных делах мы рассыпаемся на песчинки и пылинки и именно поэтому не в состоянии воспринять образованное ими облако а тем самым  перестаем узнавать и себя в исторических происшествиях, так что тут надо было бы говорить о разной степени участия и прежде всего о степени невыразимо микроскопической, такой, которая меряется тем самым горчичным зерном, способным сдвигать горы при наличии сплачивающей всех веры? И если с такими предположениями следует согласиться, то значит науке необходимо, не ограничиваясь одним только обычным качественным подходом, освоить учет разной степени участия и соучастия в тех или иных социальных процессах. Будь то поворотные политические преобразования или конфликты, история творится руками людей, абсолютное большинство из которых чаще всего так или иначе обманываются в своих ожиданиях. И при этом каждый имеет все основания полагать, что исход дела не зависел и не мог зависеть от него лично. Общественная стихия, замешанная на недопонимании участников и просто современников тех или иных исторических событий, на всегда лишь частичном отождествлении собственных намерений с чужими, втягивает их в свои вихри, подобно урагану, и швыряет не хуже щепок. И все это, возможно, только потому, что никто не пытается прикинуть приближающийся исход событий, например, простым, так сказать,  размножением собственного отношения к какому-либо делу, распространению его на всех, чтобы получить общественную значимость своего поведения и поведения других.

Допустимо ли, позволим себе придать нашим размышлениям более обобщенную форму, в отдельном участнике какой-либо общественной метаморфозы увидеть ее черты или, наоборот, в таких чертах усмотреть его задатки? Допустимо ли предположение, что в каждом индивидуально взятом англичанине проглядывает создатель «наиразумнейшего и наиблагоустроенейшего государства» (Толстой) или творец самого простого (по крайней мере из европейских) языка? Что касается последнего, то непосредственно ясно, что речь любого народа – результат коллективного творчества всей нации на протяжении многих и многих поколений. Как общепринятая система она приобретает свои контуры в практике общения, задается ее потребностями и отображает их в себе. Подобно тому, как истирающиеся со временем каменные ступеньки указывают на то, что каждая ступающая на них подошва уносит с них по микрочастице, так и постепенное освобождение языковых средств от громоздких установок свидетельствует о том, что каждый носитель языка уделяет точности и лаконичности выражений на крошечную толику больше внимания, чем это свойственно представителям других народов, задав тем самым тенденцию к упрощению, прокладывавшую себе путь через бездну жизненных случайностей и эволюционных колебаний. Хотя, конечно, лишь у очень немногих дело могло доходить до специального внимания этому (если такие вообще существовали), но совершенно ясно, что усилия в этом направлении должны были получать в какой бы то ни было форме и степени или молчаливую поддержку, или даже соучастие от остальных: кто-нибудь одним только одобрением удачных образцов в указанном здесь смысле, кто-то также и использовал их потом по временам, а кто-то и систематически.

Можно было бы точно также показать, что в таком социальном явлении, как война, в этом едва ли не самом внушительном занятии людей, во все времена тон задавала некая, если можно так выразиться, человеческая порода, хотя все ее «видовое» своеобразие в сравнении с другими представителями славного рода homo sapiens сводятся к микроскопическим степенным отличиям, с точки зрения таких качеств и наклонностей, как беспощадность, отвага и так далее. Правда, подобное заявление потребует более серьезного обоснования, чем допускают масштабы и тематика данной работы, тем не менее мы позволим себе немного остановиться на таком вопросе, чтобы хотя бы только пояснить высказанную мысль.

Для понимания того, о чем идет речь, достаточно обратить внимание на то, что еще у первобытных народов правящая прослойка вынуждена была приносить на алтарь войны своих собственных сыновей, ибо мир в те времена было принято подкреплять обменом заложников, каковыми должны были быть именно дети аристократии, дети, чья судьба дорога правителям; об этом сообщает, например, Цезарь в «Записках о галльской войне» и другие авторы. Беспощадность тех, кто решал, быть войне или не быть, в первую очередь их же самих и поражала. Затем возникают государства и превращение большей части населения в рабов автоматически отторгает их от оружия; война становится уделом свободнорожденных. Римский легионер мог сколько угодно унижать своего слугу, но, когда доходило до битвы, препоясывался оружием и становился в строй он сам. Феодализм снизил социальную противоположность верхних и нижних слоев и как следствие крепостные тоже могли быть оруженосцами, однако аристократия все равно оставалась связанной с войной гораздо больше собственных подданных: им, родовитым и сановитым,полагалось хорошо владеть оружием, отстаивать свою честь на дуэлях, быть искусными в верховой езде и именно ради военных надобностей. Правда, неверно было бы полагать, будто повышенный риск погибнуть в смертельной схватке лицом к лицу легко усматривается судьбе каждого помещика. Напротив, немного нашлось бы среди них таких, кто, как граф Суворов получил шесть тяжелых ранений или, как  князь Багратион, принял участие в стапятидесяти сражениях. Выдвинувшиеся военачальники всегда представляют собой только «вершину айсберга». Однако их существование указывает, что желающих достигнуть такого же положения было много. Только у некоторых из конкурентов не хватило таланта, у других, возможно, не было даже и претензии подняться именно на такую высоту, могли быть и такие, кто всего лишь добывал на этом опасном поприще достойное положение в обществе или даже просто насущные средства, но уж как минимум окружать почетом подобных деятелей и признавать их деяния достойными славы должны были все представители образованных сословий. Повышенная опасность перед лицом не просто насильственной смерти вообще, а в смысле защиты чести и достоинства, является собирательной характеристикой всего аристократического сословия и уже через него также и характеристикой каждого из его представителей.

Нам, однако, хотелось бы специально подчеркнуть, что сказанное о военных опасностях ни в коем случае не следует принимать за характеристику представителей военной профессии как таковой. В приведенных соображениях скорее обнаруживается повышенная опасность у господствующих классов или правящих кругов, как бы они ни выглядели. Об этом говорит как то, что и простолюдины, никогда не стоявшие в стороне от войны,могли выказывать героизм и бесстрашие не хуже аристократии, так еще больше и то, что правящие круги и безо всякой войны одним своим статусом попадают в опасное положение. В самом деле олигархия окружает себя охранниками и ездит в бронированных автомобилях, опасаясь при этом своих же собратьев. А если припомнить знакомые всем сталинские чистки тридцатых годов, то они, как известно, затронули в первую очередь партийно-хозяйственный актив, то есть истреблению подверглись представители правящей партии, но вот, странное дело, поток вступающих в нее не уменьшился ни тогда ни после. Возможно, большевистские лидеры были первыми, кто осознал для практически реальной политики то, что в философии называют волей к власти, волей которая во все времена готова была пройти сквозь массу испытаний для себя и других. Ленин еще в 1919 году, когда скорее всего мало кто из его сподвижников верил в длительные перспективы их правления, потребовал затруднить прием в большевистскую партию, ибо в ее ряды наверняка потянется обыватель. Сталин пошел еще дальше, он сделал пребывание в этой партии просто-напросто опасным, и тем не менее ни на каком этапе не рисковал остаться без приверженцев.

Картина, рассматриваемая сантиметр за сантиметром через лупу, никогда не будет воспринята как картина, хотя таким путем, может быть, и можно выявить какие-нибудь технические секреты ее написания. Точно так же от нас самих скрывается наше собственное участие в экологических опасностях, межнациональных конфликтах, в тревожных масштабах бездуховности и безверия и многих и многих других социальных и всяких иных проблемах, каковые рождаются в конечном счете из наших повседневных поездок, покупок, служебных обязанностей, увлечений, разговоров. И получается: рассматриваем детали – исчезает целое, обращаемся к целому – ускользают детали.

И вместе с тем мы все прекрасно знаем: капля отображает Вселенную, а общество в своих устойчивых чертах еще больше может быть преднайдено в человеке. Учиться видеть в гуманитарной области знания малое в большом и большое в малом выглядит задачей достаточно перспективной.

Но надо со всей определенностью подчеркнуть, что составлять общую картину путем простого суммирования или, как у нас ранее сказано, размножения индивидуального поведения допустимо только в простейших явлениях. В принципе возможно, конечно, и нередко бывает, что индивидуальные особенности носителя тех или иных социокультурных явлений осязательно обнаруживают себя только на уровне обширной системы из-за того, что их проявление в индивидууме предельно микроскопично и потому невидимо; заметным оно, стало быть, становится благодаря одному лишь накоплению. Однако и в этом случае необходимо помнить, что одно и то же имеет разные степени или получает разное количественное выражение; нельзя, например, каждому дворянину приписать наклонность к рыцарству выдающихся военачальников вроде Багратиона или Суворова, хотя верно будет сказать, что причины порождающие такие наклонности, оставляли какие-то свои следы в каждом. И национальные черты англичанина, как и у представителей всякого другого народа, выступают, конечно же, не в одинаковой мере. С учетом таких условий надо вместо суммирования говорить о некотором подобии математического интегрирования, потому что чаще приходится иметь в виду ассимилированные системой и тем самым преобразованные индивидуальные задатки. В таком случае макросвойства неверно было бы считать всего лишь количественно усилившимся благодаря масштабности микросвойством, как организм нельзя было бы считать клеткой больших размеров.

И даже в тех случаях, когда простое суммирование вполне допустимо по логике вещей, оно само по себе может оказаться технически трудно осуществимым из-за того, например, что мы часто являемся носителями противоречивых установок и устремлений. Возьмите хоть конкуренцию, каковая выглядит неотъемлемым элементом здоровой общественной жизни. Как потребители мы и в самом деле заинтересованы в ней, она ведь обещает быть неутомимым погонщиком производителей благ. Но ведь и производители тоже мы. Как в целом суммируются эти два устремления? Известный у нас литературный персонаж Шура Балаганов предпочел сговориться с собратьями по мошеннической профессии о разделе территории страны, чтобы не мешать друг другу конкуренцией. А что преобладает в нас, законопослушных и добропорядочных?

Предлагаемый здесь подход , при котором исходный объект мыслится раздробленным и даже, может быть, распыленным, неверно было бы называть атомистическим, ибо здесь анализ не опирается на представление о каких-то далее неделимых составных элементах. Упомянутое раздробление выявляет в дискретном непрерывное, в качественном количественное, в родовом степенное. Скорее такой подход следует назвать континуальным.

Уже на данной стадии, когда еще нет даже и речи о прямых результатах предложенного здесь способа представлять анализируемые явления, можно указать на его небесполезность. Это объясняется тем, что у всякой концепции имеется не только прямое приложение, но и косвенное. Подобно тому, как Демокриту для объяснения факта истирания каменных ступенек вовсе не требовалось знать, как именно составляется камень из атомов, достаточно было знать, что они существуют, точно так же и здесь во многих и многих случаях можно делать нетривиальные выводы, отправляясь от факта возможной в принципе разложимости анализируемого объекта вплоть до раздробления и распыления.

Так, когда, к примеру, Хайдеггер приписывает Платону переориентацию философии на науку и технику, то есть на покорение природы вместо слияния с ней, то, даже если признать его упрек основательным, все же в те времена на такую особенность философии родоначальника идеализма можно было бы смотреть как на мелкую несущественность; лишь последующее гигантское развитие техники, выпятив все вытекающие отсюда угрожающие последствия, позволяет найти предшествующие зародышевые формы такого отношения к технике и природе. Или вот еще взаимоотношение мышления и языка. Речь, говорят, передает мысли с искажениями и разницу между тем и другим невозможно уловить, так как для этого нет средств независимых от того и другого. Это верно, но непосредственно верно и то, что искажения должны быть количественно незначительными иначе при многократной передаче через несколько лиц должно было бы быть превращение информации в полный абсурд. Укажем также еще и на то, что с учетом разбираемого здесь постепенного характера изменений частичное исполнение научного предсказания в социальной области знания, когда ожидавшаяся тенденция и в самом деле имела место, но не дошла до прогнозируемого уровня, тоже подтверждает его. Так и метеорологический прогноз не может считаться ложным, когда вместо обещанного проливного ливня за день несколько раз побрызгал мелкий дождик. Этим научный прогноз отличается от прорицаний, каковые основаны не на анализе явлений природы или общества,, а представляют собой вопрошание сверхестественных сил, почитаемых за разумные, и, если «небесная канцелярия» дает неполную информацию, не предупредив об этом, то ее и тех, кто к ней обращается, следует признать инстанцией, которая занимается тем, что морочит голову.

Кроме того, и прямое использование методов анализа, о которых говорит настоящая работа, тоже выглядит не так уж и безотрадно, как может показаться с первого взгляда. Мы надеемся дальше показать, что путь, направленный на сочленение или, может быть, интегрирование разных уровней в одну картину, имеет шансы породить новую методологию, приложимую прежде всего к изучению социальных явлений, и таким образом привести гуманитарное познание к внушительным, как хотелось бы надеяться,  содержательным результатам, недостижимым никаким другим  способом.

 

2. Постепенность (по-степенность) идентификации и самоидентификации

Изложенные в предыдущем разделе соображения по теме сочленения макро- и микрокартин заставляют обратить внимание на то, что огромное множество различных свойств, отношений, особенностей, действий и просто данных и характеристик включают в себя количественную оценку и без нее могут даже не иметь смысла. Если о ком-то, допустим, сказали, что он умеет играть в шахматы, то без уточнений насчет уровня подготовки такая характеристика ничего не скажет о том, На что он способен в этой старинной игре. И называя кого бы то ни было лжецом, мы наделе не предполагаем, будто каждое его слово – обман, ибо такое поведение было бы просто невозможно, и будто нет надобности в чувстве меры при использовании такой порочащей информации. Да и правдолюб в иных деликатных обстоятельствах рискует оказаться бестактным, если его обыкновение выкладывать все начистоту не знает пределов. То же самое можно сказать также и о деятельности или поступках. Осуждать чье-то неблаговидное поведение можно, выразив легкую досаду, а можно в обличительных тирадах разной степени резкости и даже в действиях по привлечению к ответу разной опять же степени беспощадности.

Преступность и доход, жажда приключений и правовая защищенность, знакомство с иностранным языком и интерес к античности, смехотворность комедийного эпизода и критическое отношение к правящей политике и еще многое и многое другое становятся содержательными (или, может быть, информативными) характеристиками только при условии явного или неявного задания их степени в представленном здесь смысле.

Степенное разложение прежде всего означает размывание разграничительных линий, представление разрывов и резких изменений как изменений плавных, континуальных. Так, деление людей на добрых и злых имеет, правда, довольно веские основания в обиходной практике, однако в серьезной теории разница между тем и другим несет в себе немало относительного. Нет среди наделенных сознанием существ таких кАждый поступок и слово которых были бы насквозь пронизаны добром, как и нет таких, чьи намерения всегда и во всем были бы только злодейскими. Думается, и самого заскорузлого мизантропа по временам посещает желание сделать что-нибудь от души. С точки зрения наклонности к милосердию и состраданию, разница между людьми лишь в том, насколько часто и глубоко они захватываются их позывами. Кто-то, подобно гоголевскому Собакевичу, косвенно поддерживает такие начала во взаимоотношениях хотя бы только тем, что именно ими и прикрывается («нрав такой собачий, не могу не сделать людям приятного»). Иные и в самом деле не в состоянии оставаться безучастными к бедам ближнего, оказывая поддержку словами, делами, пожертваваниями. А у кого-то доходит и до готовности оказать помощь не только ближнему, но и вообще быть сторонником и проводником (с разной степенью личной активности) системы милосердия для всех вообще. Точно также и многие споры о таких ценностях, как демократия, гуманизм, патриотизм и других, хотя и включают в себя обычно осуждение каких-то порядков как недемократичных и одновременно предлагают пути к ее сотворению, на деле, однако, если присмотреться, имеют в виду ее недопустимо низкий уровень и что могло бы ее расширить или придать ей максимально доступную на сегодняшний день полноту, ибо, с одной стороны, порядков, при которых правители совершенно не считаются с населением, вообще-то нельзя себе даже и помыслить, с другой стороны, сама демократия лишь какую-то сотню лет как превратилась в политический идеал цивилизации и последняя еще только шаг за шагом учится ею пользоваться.

Равным образом и в отношении остальных упомянутых ценностей и иных подобных им. Даже дверные замки, нашпигованные всякими хитроумными задвижками,  учитывая существование фирм, способных в аварийной ситуации за какую-то пару минут открыть любой запор, оказываются барьерами только потому, что лица с преступными наклонностями не проявляют достаточно большой  настойчивости, чтобы сделать все двери «прозрачными». И беспомощность в практических делах, требующих специальных познаний, тоже нередко сводится к тому, что нет желания обратиться к какой-то увесистой книге.

Наш подход оказывается таким образом отказом от очень распространенной точки зрения, отчетливое выражение которой можно найти, например, у Гегеля, когда он говорит о том, что сознание не придает серьезного значения «моральному завершению», а, напротив, придает значение «среднему состоянию», потому что полное совпадение природных склонностей с велениями морали означало бы отрицание последней, ибо не было бы никакой заслуги в ее внедрении в жизнь, а приближение к идеалу оказалось бы ступенями такого самоотрицания. «…Но подходить все ближе и ближе к ничто, — говорится в «Феноменологии духа», – значит убывать. Кроме того, продвижение вообще, точно так же как и убывание, предполагало бы в моральности количественные различия; но об этом в ней не может быть и речи. В ней как сознании, для которого нравственной целью является чистый долг вообще, не приходится думать о различии и меньше всего о поверхностном количественном различии; существует только одна добродетель, только один долг, только одна моральность».

Мы же , напротив, собираемся говорить именно о количественном – называемом у нас также степенным, а далее еще и силовым – различии, каковое в действительности играет существенную роль как в морали, так и вообще в познании.

Обратившись к реальной практике мыслительной деятельности, легко убедиться, что она не игнорирует степенную характеристику обсуждаемого типа. Последняя встречается в качестве неотъемлемого элемента аргументированного рассуждения и в философских, и в научных текстах у  самых разных мыслителей, не исключая и упомянутого Гегеля. Однако, поскольку используется она как в научно-исследовательской работе, так и в обиходе стихийно, то в силу этого обстоятельства ее эвристические возможности раскрываются далеко не во всем том, объеме, каковой она может дать научному познанию.

 

Каждый раз,когда  в дискуссии в ход идет то, что в литературе называют гиперболой, явно или неявно используется то, о чем у нас здесь говорится, потому что преувеличение по своей сути означает количественное или степенное разрастание. Так известный афоризм «Пусть свершится правосудие, даже если развалится весь мир!» относится, конечно же, не к светопреставлению, каковое оказывается здесь только крайним пределом: дела любой масштабности и важности не могут отменить законность и юридическую справедливость. Доказательность здесь достигается иным путем, чем в случае опоры на общее понятие, потому что тут надо мысленно представить весь массив возможных ситуаций, на которые распространялось бы содержание данной мысли, разложенным по степени нарастания (убывания) важности и, коль мы признаем, что даже конец света не отменяет правосудие, то тогда нам придется согласиться, что и все остальные обстоятельства  более низкой весомости тоже. Такую же логическую природу имеет И распространенное высказывание насчет добрых намерений и дороги в ад. Аналогичная логическая природа у возражения Гилберта:  «Никто, говори он хоть ангельским голосом, не заставит людей отказаться от использования закона исключенного третьего», обращенного к своим оппонентам в математике интуитивистам. «Священники развращают!» — решительно восклицает Ниттцше. Разумеется, это тоже преувеличение (да к тому же еще и упрощение). Правда,преувеличение, хотя и родственное, но все же немного другого характера, чем предыдущие: в каждом исходящем от теологов моральном предписании надо, считает создатель философии жизни, искать общую указанную им направленность , каковую по-отдельности усмотреть было бы нельзя.

И каждый раз, когда у запальчивых спорщиков звучат возражения типа: «Осталось еще только…», «Десятую бы долю твоего сочувствия…», «А больше ничего не надо?», «С таким же успехом можно было бы предложить…», — неосознанно используется это самое степенное разложение, хотя и далеко не всегда так последовательно, как следовало бы. Если, к примеру, американский философ Нозик предлагает позаботиться о правах животных, то наиболее рьяные из его критиков могли бы усмотреть тут заботу о правах холерного вибриона и бледной спирохеты, придав своим возражениям максимальную язвительность с помощью перечисленных расхожих стандартных оборотов вроде: «Осталось еще только…».

Логическая природа таких преувеличений проста: одна из сторон принимает два каких то явления за разнородные, в то время как другая за явления одного рода, но разной степени. Мы сможем правильно понять такие различения а вместе с ними и соответствующие им идентификации, если примем во внимание их постепенный (по-степенный) характер.

3. Логика максимального различия – логика противоположности

Законы доказательного рассуждения осознаются очень слабо. Берясь кого-либо убеждать и действуя, может быть, безукоризненно, с точки зрения требований логики,, никто не вспоминает ни силлогизмы, Ни логического квадрата. В основном логические правила привлекаются лишь задним числом для проверки уже проведенного рассуждения. Поэтому, с одной стороны, логике известны далеко не все доказательные мыслительные процедуры, а, с другой стороны, когда она устанавливает неизвестные ранее науке способы строить доказательства (надо сказать, такое пополнение  происходит чрезвычайно редко, и логика выглядит самой консервативной из наук), то при этом вводится в научный оборот то, что неосознанно уже применяется в реальной практике мышления. Все, что говорилось в предыдущем разделе об аргументации, основывающейся на степенных различиях, должно подготовить нас к мысли, что здесь можно говорить о некоторой новой для логики манере строить доказательства и рассуждения.

Благодаря тому, что всю совокупность охваченных одним по­нятием предметов можно расположить по порядку нарастания противоположности, возникает схема рассуждения, которую нель­зя найти ни в одном учебнике логики, хотя ее среди многих других упоминает Аристотель в «Топике» и фактически она используется весьма часто, без ссылок при этом на какое-либо правило Если нечто «присуще тому, чему оно в меньшей мере кажется присущим, то оно присуще и тому, чему оно в большей мере кажется присущим».

Первое и самое главное отличие такого способа строить доказательство состоит в том, что здесь вместо общего понятия обычной логики используется предельное различие, а таковым, как известно, является противоположность, называемая в логике также контрастностью. Да и само количественное изменение можно представлять себе как преобладание или ослабление то одного начала, то противоположного: снижение демократичности есть усиление антидемократических тенденций, а печаль гасится радостью. Отсюда возможность возникновения противоречивых формулировок в рассуждениях, доказательность которых строится на манипулировании крайними пределами различия. Так, например, получается у Руссо, когда он еще раньше Гегеля излагает ту уже упоминавшуюся мысль о совпадении в судопроизводстве (сущностных) интересов преступника и суда. Автор «Общественного договора» полагал, что для достижения гармоничных общественных порядков необходимо «найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде». Ну а коль случится, что «кто-либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом, а это означает не что иное, как то, что его силою принудят быть свободным».

Логическая необходимость возникает здесь благодаря тому, что, признав какое-либо свойство принадлежащим одному крайнему пределу (которому оно кажется менее присущим), мы тем более вынуждены признавать его у всей остальной цепочки родственных явлений. Если бы кто-то стал утверждать, будто теперь уже на деле дошло до того, что даже преступники почтительно взирают на милиционера и прокурора, то уж тем более он должен был бы утверждать, что и все остальные граждане не противопоставляют себя им. И Руссо вынужден довести свое утверждение до противоречия («принудят быть свободным»), так как доказывает, что в предлагаемой им ассоциации свободны все, не исключая и оказавшихся под стражей преступников, поскольку их осудил закон, принятый при их участии. Равным образом отрицание в отношении противоположного полюса автоматически распространяется на ту же цепочку.

Таким образом на место общего и часного приходят противоположности. Один из таких полюсов можно было бы назвать силовиком, подчеркивая тем самым, что выражающее его высказывание является не общим, а сильным. Обозначение противоположного полюса можно образовать искусственно, записав первое название в обратном порядке; тогда у нас получится киволис, слово удобное своим сходством со звучными дгреческими терминами.

Заговорив об оперировании противоположностями, нельзя не вспомнить о диалектике. Эта старинная, обширная и в то же время очень расплывчатая по своим контурам тематика, на наш взгляд, пока еще представляет собой скорее область поисков. Результаты таких поисков, возможно,  будут оценены со временем, когда науке о законах мышления удастся выйти из тесных рамок аристотелевсвкой силлогистики, потому что эта обсуждаемая с древности проблематика, хотя и выглядит сейчас неразрешимой, но она является жизненной и потому  не может быть отброшена. То, что предлагается в данной работе, может быть, пусть в смутной и зародышевой форме, найдено у многих из мыслителей, занимавшихся вопросами диалектики. Правда, обсуждение данной проблематики увело бы нас далеко в сторону, но нам необходимо сделать два уточняющих замечания насчет смысла понятия противоположности.

Мы уже отмечали, что под противоположностью вслед за Аристотелем понимают максимальное различие; таковы, например, восход и закат, добро и зло, преступник и потерпевший и многое другое, но, строго говоря, такое понимание является лишь наиболее осмысленным логикой. Нам придется иметь в виду, что не менее часто встречается в рассуждениях такая противоположность, которая представляет собой результат противонаправленных преобразований. Так, если мы скажем: «Не Китай открыл Европу, а Европа Китай», то тем самым мы вместо одной противоположности утверждаем другую, поскольку здесь мыслится движение во встречном направлении; в обычном же смысле противоположностью понятия «Делать открытие» было бы «Преграждать путь к открытию». Аналогичная природа и у таких высказываний: «Папуас усвоил английский язык» и «Англичанин усвоил язык папуаса». Можно было бы привести множество подобных противоположных высказываний.

Еще одно замечание касается соотношения между различием и противоположностью. До противопоставления может дойти не всякое различие, которое допускает большую или меньшую степень расхождения. Но зародышем противоречия оно является всегда. Это значит, что могут быть, ситуации, в которых вещи, наделенные одним и тем же свойством, но с неодинаковой интенсивностью проявления их, ведут себя как противоположности: то, что справедливо для одного, может ока­заться не таковым для других.

Однако различие лишь тогда можно называть также и противоположностью, когда оно на самом деле, фактически (исторически доходит до максимального противопоставления предметов или по нятий, или имеет реальную тенденцию к этому. И только тогда, имея завершенный конечный результат, можно и подготовительные ступени называть противоположностями. К различию же, не доходящему на деле до максимального противопоставления, название противоположности лучше не применять.

Степенное разложение в порядке нарастания или убывания позволяет, далее, внести уточнения в теорию умозаключений традиционной логики, в частности, теорию чисто условных умозаключений. Примером такого может быть следующее рассуждение:

Если применить рекламу, то спрос увеличится.

Если спрос увеличится, то возрастет объем реализации.

Если возрастет объем реализации, то повысится прибыль.

Следовательно, если применить рекламу, то повысится прибыль.

В таком умозаключении посылки и вывод выражаются условными суждениями, поскольку оно передает цепочку причинно или условно зависимых действий, число которых может быть разным. Теория таких умозаключений проста и не требует для уяснения специальных познаний. Однако иногда они приводят к парадоксам из-за того, что не учитывается описанная выше степень воздействия. Как вам покажется рассуждение вот такого содержания?

Если на перекрестке возникает затор, то вмешивается регулировщик.

Если вмешивается регулировщик, то движение упорядочивается.

Если движение упорядочивается, то скорость продвижения возрастает.

Следовательно, если на перекрестке возникает затор, то скорость продвижения возрастает.

Все три посылки являются истинными суждениями и последовательно выводятся друг из друга, вывод же звучит несуразно. То же самое получилось бы, если бы мы из того, что имел место неурожай, стали извлекать цепочку следствий о нехватке продовольствия, повышении спроса, увеличении подвоза и, наконец, о… наступлении изобилия. Можно придумать и много других подобных парадоксальных умозаключений. Возникают они из-за того, что не учитывается степень воздействия одной причины на другую. На деле и вмешательство регулировщика лишь в некоторой степени смягчит неразбериху, но не сможет вернуть быстроту продвижения нормального дорожного ритма, и подвоз продовольствия в пострадавшие от неурожая районы лишь частично компенсирует нехватку.

Итак, осознанное применение такой манеры аргументировать, когда вместо обычных общих понятий используются предельные значения, прежде всего потребует ввести в научный обиход что-то вроде силовой линии, каждая точка которой фиксирует степень проявления тех или иных показателей, ставших предметом исследовательского внимания. Отмечая такие данные, надо каждый раз хотя бы ориентировочно характеризовать их возможные степени (уровни, градации). С точки зрения предлагаемой здесь методики,  Вместо указания на простое наличие у такого-то общества социальной защищенности правильнее, отмечать степень такой защищенности, каковая может включать в себя не только помощь при полной утрате трудоспособности, но и при заболевании и доходить досохранения материального содержания также и временно остающимся без работы. О дисциплинированности по отношению к правилам дорожного движения правильнее говорить: доходит до того, что пешеходы останавливаются на красный свет на совершенно свободном от автомобилей перекрестке среди ночи при отсутствии не только дорожного инспектора, но и вообще кого бы то ни было поблизости. Иными словами, надо каждый раз задавать не один крайний предел, как это делается обычно при степенном (или, может быть, лучше сказать, силовом) аргументировании, а несколько точек, задающих контуры того, что названо у нас силовой линией.

Логике еще только предстоит освоить для практики описанную степенную или количественную характеристику. Но она уже на этой стадии выглядит небесполезным обновлением науки о законах мыслительной деятельности.

 

 

4. К методологии интегрирования

Наиболее простое применение такого подхода, когда изучаемое явление представляется раздробленным, или, что здесь одно и то же, разложенным в своих свойствах по степеням усиления, видится в социологическом обследовании. Анализ изучаемого явления значительно упростится, а полученный результат окажется на порядок точнее, если при составлении анкет разбрасывать различные показатели по степеням возрастания (убывания). Попробуем для иллюстрации представить фрагменты двух анкет, применявшихся студентами в учебном социологическом обследовании по двум темам: отношение к астрологии и отношение к гражданскому браку.

Одобряете ли вы гражданский брак?

1. Какое основание для вступления в брак вы считаете для себя наиболее разумным?

1) любовь;

2) взаимные интересы;

3) соображения престижа;

4) продолжение рода;

5) расчет.

2. Считаете ли вы, что оформление брака улучшает отношения между супругами?

1) улучшает всегда;

2) чаще улучшает, чем мешает;

3) чаще мешает, чем улучшает;

4) не имеет значения.

3. Как вы относитесь к гражданскому браку?

1) отвергаю, считаю аморальным;

2) считаю нежелательной, но допустимой подготовительной ступенью законного брака;

3) считаю даже полезной предварительной ступенью законного брака;

4) признаю гражданский брак таким же нормальным явлением, как и законный;

5) считаю гражданский брак более совершенным, т.к. он основан на чистых природных началах, но в наше время прибегать к нему следует осторожно из-за застарелых общественных установок;

6) считаю гражданский брак более совершенным.

Анкета содержит около двух десятков возможных ответов, однако большая их часть сгруппирована вокруг трех воспроизведенных у нас вопросов и расставлена, насколько это допускается предметом обследования, по возрастанию от одной противоположности до другой (любовь и расчет как основа брака; осуждение гражданского брака как безнравственного и одобрение как наивысшей формы семейного союза).

Аналогичный подход осуществлен и в анкете, предназначенной для выяснения отношения к астрологии.

Что Вы думаете об астрологии и астрологах?

1. Доверяете ли Вы астрологическим прогнозам?

1) отношусь к ним с полным доверием

2) доверяю им в такой же мере, как и метеорологическим прогнозам, в которых тоже возможны ошибки

3) возможно в них есть небольшая доля правды, но в целом они ненадежны

4) думаю, что астрологи это шарлатаны, давать их прорицания может каждый.

2. Насколько часто, по Вашим наблюдениям, сбываются астрологические прогнозы?

1) убежден, что степень совпадения прогноза с действительностью высокая

2) думаю, что иногда прогнозы бывают верными

3) прогнозы сбываются только случайно и никак иначе.

3. Насколько часто Вы учитываете астрологические прогнозы?

1) регулярно обращаюсь к ним

2) только в очень ответственных делах, связанных с большими переживаниями

3) изредка, случайно

4) не обращаюсь к ним вообще.

И здесь тоже мы видим все показатели разбросанными по степеням возрастания. Удобство при работе с такой анкетой внешне выглядит незаметным, но на самом деле преимущества и теоретического характера и практического весьма существенны. Полученная в результате обследования картина распределения на социальные группы приобретает компактный легко обозримый вид. Немаловажно и то, что идентификация с какой-либо социальной группой, соотнесенная со степенью, дает куда более реалистичные результаты, ибо принадлежность к подобным группам чаще всего осознается самими их членами очень смутно. Теоретические обобщения делаются, по меньшей мере, более убедительными, так как кое-какие закономерности проступают уже в самом разложении по силовым линиям.

Социальные группы при описанном подходе к ним предстают не как множества, а как пласты, имеющие внутри себя слоистую структуру. В соответствии с этим неоднородным, хотя и закономерно упорядоченным, оказывается и состав групп. Одобрение частью населения гражданского брака совсем не означает, что все они одобрили бы полную ликвидацию учреждений, регистрирующих бракосочетание, а склонность прислушиваться к астрологическим прогнозам точно так же не означает, будто все смотрят на прорицания, как на простую информацию о приближающемся ненастье. В то же время ранжирование по степеням позволяет применить к таким группам упоминавшуюся выше логику противоположностей: то, что обычно неприложимо, но оказалось в данном случае присущим даже крайнему пределу, тогда, значит, оно присуще и всей группе.

Указанные силовые линии заставляют вспомнить о методе сопутствующих изменений индуктивной логики, когда причина и следствие выявляются через взаимосогласованные количественные изменения того и другого, но только таким методом устанавливается всего лишь существование причинной связи, силовые же линии представляют собой некое отдаленное подобие математических функций. В общем-то на них можно было бы даже смотреть как на функции, однако значения входящих в них взаимосвязанных величин устанавливаются эмпирическим путем вместо вычисления по формулам. И можно, кроме того, утверждать, что они в состоянии открыть новую страницу в гуманитарном познании, однако выявление таких линий потребует от науки значительных усилий.

Мы уже не раз говорили, что в зачаточном виде предлагаемый нами подход встречается у многих мыслителей. Особо нам хотелось бы выделить одно замечание Канта о так называемой прагматической вере, где функционально-количественный подход намечается в предельно отчетливой форме, хотя, конечно же, как и другие, Кант даже и не помышляет о систематическом использовании функциональных зависимостей в гуманитарной области. «Прагматическая вера, — говорится в «Критике чистого разума», — имеет лишь большую или меньшую степень, смотря по тому, какие интересы здесь замешаны». И здесь же дается пояснение высказанному замечанию с помощью пари, каковым обычно спорящие стороны испытывают глубину убеждений своих оппонентов. «Нередко человек высказывает свои положения с таким самоуверенным и непреклонным упорством, — справедливо замечает мыслитель, — что кажется, будто у него нет никаких сомнений в истинности их. Но пари приводит его в замешательство. Иногда оказывается, что уверенности у него достаточно, чтобы оценить ее только в один дукат, но не в десять дукатов, так как рисковать одним дукатом он еще решается, но только при ставке в десять дукатов он видит то, чего прежде не замечал, а именно что он, вполне возможно, ошибается. Если мы представляем себе мысленно, что ставкой служит все счастье нашей жизни, то торжествующий тон нашего суждения совершенно исчезает, мы становимся чрезвычайно робкими и вдруг обнаруживаем, что наша вера вовсе не так глубока». Не будет большой натяжки, если под верой иметь в виду и политические, и моральные, и научные, и какие угодно другие громогласно провозглашаемые убеждения и идеалы, а под дукатами подразумевать готовность платить за них постом, званием, престижем и так далее. Вопрос только в том, чтобы научиться мерить уровень ответственности за свои слова.

Разумеется, метод функциональных зависимостей сейчас может быть изложен не в виде концепции, а в виде программы, да и программы лишь прорисованной в контурах и рассчитанной на большую и продолжительную работу. во-первых, потому что огромное большинство силовых (в принятом здесь смысле) зависимостей, не исключая и мелькавших у нас в качестве иллюстративного материала, являются шаткими, текучими, даже мимолетными, а во-вторых, в каждом конкретном явлении всегда пересекается много факторов и любое из них концентрирует поэтому в себе целый пучок силовых линий. Каждый индивид, иными словами, участвует в целом рое различных социальных групп и в каждой из них с разной активностью. Сколько-нибудь действительно сплоченные образования консолидируются под влиянием целого набора факторов и должны оцениваться по множеству параметров; они сплачивают людей сходной породы. Множественность факторов делает границы таких невидимых объъединений достаточно эластичными, но обязательно есть и устойчивое ядро предпочтений разной природы, включая и трудности бытия, на которые данная порода смотрит как на единственно достойный жизненный вызов для себя и для других; складывающаяся таким образом монада имеет пусть и колеблющиеся до некоторой степени перегородки, но все же непроницаемые для чуждых взглядов. В остальных случаях вполне может оказаться, что одной стороной своей души человек «за» и одновременно незаметно для себя другой стороной – «против». Так получилось у американцев во время Второй мировой войны, когда через вложения их корпораций в германскую военную промышленность они получали доходы от каждого снаряда и каждой бомбы, обрушиваемых на головы их солдат в Европе. Не такой уж, думается, и редкий случай войны против самих себя.

Может показаться, например, удивительным, что эволюция мест заключения для преступников идет неровно. Сначала в описаниях девятнадцатого века, скажем, у Диккенса или Достоевского взаимоотношения между заключенными на каторге, хотя и не назовешь безоблачными, но все же не являются и безудержно враждебными (исключение тут составляет лишь произведение Гюго «Отверженные»; однако далее в американских фильмах о тюрьмах разных стран двадцатого века мы видим буквально зверские избиения обитателей тюрем охранниками, дабы предотвратить, с одной стороны, нарушения дисциплины и, с другой стороны, поползновения оказавшихся в тюрьме главарей преступного мира подавлять своих сотоварищей. В последние же десятилетия можно, видимо, говорить о наметившейся тенденции к смягчению порядков и, стало быть, к постепенному превращению мест изоляции общественно опасных элементов в исправительные учреждения.

Скорее всего такая неровная картина складывается из двух обстоятельств. А) В целом неуклонно пробивает себе дорогу общая гуманизация в обращении с нарушителями законности, отчетливо выраженная в отказе от пыток, телесных наказаний, кандалов; и замена функции наказания функцией воспитания в местах лишения свободы в общем и целом доминирует. Б) Но на этот процесс накладывается эволюция органов правопорядка. Современная сыскная служба по уголовным делам начала формироваться с начала девятнадцатого века, оттесняя бывший до этого традиционным самосуд. «В ряде современных законодательств, — свидетельствует уже не раз упоминавшаяся «Философия права» Гегеля, — еще сохраняется остаток прежних представлений о мести, поскольку индивидам предоставляется самим решить, передадут ли они дело в суд или нет». Линчевание у американцев, избиения воришек на базаре, еще более суровые расправы с конокрадами в нашей стране слишком хорошо известны, чтобы стоило об этом говорить подробно. Главное в том, что дольше всего такая практика держалась, разумеется, в отношении самых опасных и потому самых ненавистных из злодеев. Среди персонажей «Записок из мертвого дома» Достоевского значительную прослойку составляют совершившие должностные преступления чиновники. Им и в голову не приходит возвыситься над остальными арестантами и помыкать ими. Наиболее злобные и непримиримые преступники стали наполнять тюрьмы и превращаться в негласную беспощадную власть над заключенными лишь после того, как органы правопорядка набрали силу. Тем самым функция перевоспитания временно усложнилась, но не на старте современной сыскной службы, а с некоторым запозданием. Такое представление, являющееся, конечно, только предположительным, хорошо дополняется упомянутым описанием тюремных порядков у Гюго, ставших суровыми уже в конце девятнадцатого века. Дело в том, что полиция раньше всего появилась во Франции вполне поэтому возможно, что главари преступного мира раньше стали здесь в массовом порядке заселять места лишения свободы.

Получается, что уровень озлобления среди заключенных сначала нарастает вслед за совершенствованием органов правопорядка. Потому что последние, вытесняя расправы через самосуд над наиболее гнусными из злодеев, стали тем самым осложнять воспитательную функцию пенитенциарной системы, которая вынуждена либо прибегать к избиениям, либо вступать в негласный сговор с королями преступного мира. В нашей стране, судя по некоторым признакам, воровские авторитеты стали набирать силу и вводить свои неписанные законы поведения заключенных в тюрьмах с начала двадцатого века (персонажи Гюго еще на полвека раньше обязывались под угрозой расправы, например, делать попытки к побегу). Апогея воровское сплочение вокруг так называемых воров в законе достигает в 30-е годы. Они тогда с молчаливого согласия администрации не выходили на работу, поддерживая в обмен производственную дисциплину среди заключенных. В произведении А. Солженицина «Один день из жизни Ивана Денисовича» воровской авторитет просто-напросто прекратил выполнять свои трудовые обязанности и охранник не вправе его заставить. Но к концу 60-х годов их влияние было повсеместно вытеснено.

В настоящий момент мы в состоянии дать лишь описательно наложение двух параллельно протекающих изменений. Но при наличии статистического материала по этой теме их можно будет изобразить в виде функциональных зависимостей.

 

 

5. К методологии моделирования

Начатый в первом разделе разговор о сочленении микро- и макрокартин или о том, что мысленное раздробление более или менее обширного явления позволяет либо раскрыть содержание целого через свойства компонентов, либо, наоборот, охарактеризовать компоненты через целое, этот разговор теперь может стать конкретнее. Для создания полного изображения лишь в редких случаях достаточно простого суммирования, ибо внутри одного и того же пласта сохраняются различия и различия значительные.

Так, упомянутая выше принадлежность к одному и тому же пласту, тех, кто положительно оценивает гражданский брак, вовсе не означает одинаковое отношение у них к органам регистрации брака. То и другое находится в сложной функциональной зависимости от места данной прослойки на силовой линии. Для получения более или менее точной оценки отношения опрошенных к гражданскому браку понадобится некоторое подобие интегрирования всей совокупности микрослоев и микропрослоек. Открывающиеся на этом пути трудности сейчас выглядят непреодолимыми, однако дело значительно упрощается, если, во-первых, вместо теоретического изображения иметь в виду компьютерное моделирование и, во-вторых, неприменно обширных явлений. Моделировать можно хоть языковую реальность, хоть биогеоценозы или еще что-нибудь, но мы по преимуществу говорим только о социальных явлениях. Возможности компьютера уже в настоящее время неограниченны, с точки зрения обсуждаемого здесь интегрирования полной картины, а масштабные явления в любой области гуманитарного знания обычно имеют отчетливо выраженные устойчивые тенденции и связи.

Мы попробуем наметить несколько общемировых и бесспорно общепризнанных тенденций. Нам представляются наиболее твердо установленными и для всех очевидными шесть: укрупнение и централизация экономики вплоть до всепланетного масштаба, общее снижение в ходе развития цивилизации зависимости нижних социальных слоев от верхних, непрерывное нарастание разрыва по уровню благосостояния между развитыми странами и остальными, возрастание национального самосознания, ориентация на демократию, эволюция брака.

Укрупнение и централизация экономики вплоть до всепланетного масштаба. Первая из названных тенденций проистекает из стремления капиталиста к монополии и впервые дала себя почувствовать в тот период, когда буржуа окончательно сломил сопротивление аристократических кругов и стал быстро набирать силу. Можно сколько угодно говорить об эффективности или неэффективности антимонопольной политики, но транснациональные корпорации (ТНК) простая эмпирическая реальность. К настоящему времени, согласно нашумевшему «Докладу Лугано», (как и многим другим источникам) «мировой торговый порядок сшит по их мерке… Не менее трети всей мировой торговли сейчас пред­ставлено обменами внутри одной и той же фирмы… Другая треть мировой торговли — это сделки не внутри фирм, но между фирмами, иначе говоря — когда ТНК торгуют друг с другом… И лишь остающаяся треть обменов на мировых рынках может быть в общепринятом смысле названа «нацио­нальной» торговлей, и доля ее стабильно снижается».

Откуда берется такое стремление, понять несложно: укрупнение экономит. За 1996 год сто ведущих ТНК, читаем там же, произвели при численности своего персонала менее 12 миллионов человек продукции на 4, 1 триллиона долларов. Эффект в пересчете на одного работника просто ошеломительный: «Любой сотрудник одной из крупнейших ТНК, от предсе­дателя совета директоров до дворника, сейчас в сред­нем производит продаваемых товаров на сумму 350 ты­сяч долларов. Да, вот это я называю производительно­стью труда!» — не удерживается от восклицания автор этого остроумного памфлета, примечательного как реалистичностью в изображении мотивов и намерений мировых заправил, так и еще больше в опоре на надежные данные.

От такой гигантской экономической отдачи человечество никогда не откажется, да и не в состоянии отказаться. Ясно ведь, что самая животрепещущая задача современности — спасение окружающей среды от разрушительных последствий хозяйственной деятельности — может состоять только в том, чтобы дополнить производство созданием защитных мероприятий еще более дорогостоящих, чем сами заводы и фабрики; придется вкладывать гораздо больше труда в каждую Единицу выпускаемого товара, дабы создавать его только природозащитным способом; может быть, перенести выплавку металлов и производство искусственных тканей и иных материалов в герметические резервуары закупоренные наподобие атомной подлодки только еще большего размера и при этом обязательно превращать абсолютно все отходы либо в полезный продукт, либо в безвредные для природы вещества, может быть, предусмотреть уже при создании товара его дальнейшее превращение в отходы, может быть, перенести транспортные потоки в трубопроводы с пониженным давлением и, стало быть, пониженным сопротивлением воздуха, может быть, вместо мощных холодильных помещений закачивать воздух с большой высоты, где он вдобавок является повышенно чистым; может быть, чаще заменять металл на пластмассу. Как бы то ни было, но ликвидировать экологически вредное воздействие производства можно только дальнейшим наращиванием производительных сил и никак иначе, потому что предлагаемое многими сокращение потребления, хотя и нельзя исключать, но оно даст лишь частичное решение проблемы, ибо сейчас большая часть населения Земли лишена элементарных жизненных условий.

Десять таких же конгломератов, как уже существующие, дают десятикратное увеличение экономических мощностей силами всего лишь 120 миллионов работников — население средней страны. Стократное увеличение займет 1,2 миллиарда человек – пятая часть всего населения Земли. Разумеется, такие образования нельзя просто размножить, каждая из них имеет свою непростую историю и каждую подобную им придется растить, как ребенка. Но никакого другого пути вести хозяйственную деятельность так, чтобы абсолютно каждая потребляемая вещь выходила из производства только безвредным для природы способом, то есть способом многократно более трудоемким и дорогостоящим, не существует. В последующем укрупнение и централизация откроют еще больше возможностей в деле создания второй природы, гармонично уживающейся с первой; уже сейчас можно поэтому уверенно прогнозировать возникновение в нынешнем веке экономического центра всепланетного масштаба.

Общее снижение в ходе развития цивилизации зависимости нижних социальных слоев от верхних. Правда, вряд ли для всех очевидно, будто цивилизация идет к выравниванию имущественного неравенства, и разница в уровне благосостояния древних Эзопа и Креза в последующем уменьшилась. Видимо, имущественное положение тогда и сейчас вообще несопоставимы и найдется немало таких, кто с убеждением будет доказывать, что в последующие тысячелетия Крез возвысился еще дальше. Но вознесение Эзопа, перешедшего сначала из рабов в крепостные крестьяне затем в свободные наемные работники, явно головокружительнее по крайней мере для него, так как он из «говорящего орудия» вырос в гражданина, участвующего через выборы в управлении государством, по сути дела, превратился из домашнего животного в человека.

И теперь, судя по всему,  на очереди в качестве следующей ступени этого возвышения устранение угрозы лишения средств существования для кого бы то ни было. Дело не только в возможностях современного производства материальных благ. Думается, тут речь должна идти о большем. Как вышедшие из употребления публичные казни, пытки и телесные наказания превратили бы сейчас граждан в рабов и уж во всяком случае принесли бы только вред в поддержании нравственности и законности, так и опасность быть выброшенным на улицу лишь помогает распространению аморализма и подавляет свободу.

Непрерывное нарастание разрыва по уровню благосостояния между развитыми странами и остальными. Может показаться, что данная тенденция несовместима с предыдущей, между тем вторая из них так же эмпирически реальна, как и первая. Их порождают различные действующие параллельно механизмы; они могут своими последствиями отчасти гасить друг друга, но действуют они все же самостоятельно. В одном случае речь идет преимущественно о взаимоотношениях разных социальных групп внутри одной страны (одного региона, одного этноса), в другом только о взаимоотношениях между странами, между их порядками и между их правителями. Тенденция к обогащению лидирующей группы государств при одновременном относительном (а кое-где так даже и абсолютном) обеднении всех остальных отмечается многими источниками и достаточно часто обсуждается специалистами различного профиля. Мы поэтому ограничимся только ссылкой на уже цитированный выше «Доклад Лугано». «Официальная помощь в целях развития оказалась бессильна уменьшить, а уж тем более ликвидировать пропасть между Севером и Югом, между богатыми и бед­ными, — говорится там в разделе «Воздействие». — Наоборот, расхождение между ними увеличилось со времен Второй мировой войны, когда это соотноше­ние богатств составляло около 30:1. Сейчас оно достиг­ло 70 :1 и продолжает увеличиваться».

Было бы совершенно неверно видеть в этом проявление одной только благодетельной конкуренции, хотя она безусловно является первопричиной таких различий. Положение усугубляется еще и тем, что, с одной стороны, лидирующие страны чисто инстинктивно боятся как приобщить отстающих к высокому уровню потребления, ибо природные ресурсы и без того выглядят истощенными, так и еще больше опасаются превращения их в конкурентоспособных создателей новых технологий и вообще обладателей современного научно-технического производства, ибо это автоматически означает утрату контроля над ними со всеми вытекающими отсюда непредсказуемыми последствиями. В то же время, с другой стороны, и правящему бомонду зависимых стран никогда не будет выгодно конкурировать против сильных и богатых; для их собственного преуспевания всегда будет проще передавать собственный народ в кабалу и быть тем самым полезным для тех, кто господствует. Известный персонаж Сервантеса, верный оруженосец «хитроумного идальго» Санчо Панса лелеял надежду стать в результате похождений губернатором острова и не зачем  иным, как затем, чтобы погрузить всех его жителей на корабль и продать в рабство. Увы, приходится утверждать, что простоватый Санчо Панса живет в душе многих и многих из тех, кто возвысился над согражданами.

Возрастание национального самосознания. До конца девятнадцатого века завоевательные войны рассматривались как нормальный способ разрешения межнациональных взаимоотношений, и карта Европы перекраивалась чуть ли не каждое десятилетие. Население территорий, переходивших в результате завоевательных походов из рук в руки, видело в такой метаморфозе не более, чем простую смену правителей. Нельзя, правда, сказать, будто совершенно отсутствовало чувство порабощения и унижения (примером тут может послужить Польша и не раз поднимавшиеся в ней восстания против завоевателей), но попыток вооруженного противодействия чужеземцу все же непропорционально мало. Про остальной мир и говорить не приходится, большая его часть – одна обширная колония. Однако на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков положение стало меняться. В последний раз на европейской территории контрибуция на побежденную сторону была наложена в итоге Франко-прусской войны 1870 года. В дальнейшем грабительско-завоевательная политика предается анафеме и походы в чужие пределы совершаются только под предлогом освобождения, дань с побежденной стороны объявляется дикостью, хотя признается допустимым возмещать за ее счет убытки от войны(так называемые репарации) и возвращать утраченное или его эквиваленты (реституции); то и другое, кстати сказать, и поныне признается международным правом. Все такие обновления являются результатом сложения двух обстоятельств: старые межгосударственные претензии друг к другу все еще приводили к конфликтам, но приходилось считаться с поднимающимся национальным самосознанием и выдумывать какой-либо благовидный в его глазах повод для вмешательства. Даже простой ввод войск на чужую территорию стал делом чреватым серьезными последствиями.

Вьетнамская война между Севером и Югом выглядела такой же нескончаемой, как и война в Ольстере. Пока вьетнамцы стреляли друг в друга американским и советским оружием, их взаимная вражда только накапливалась. Стоило, однако, американцам самим влезть туда и начать самим сеять смерть и разрушения, и национальные умонастроения тут же обратились и против них самих, и еще больше против тех, кого они взялись защищать, каковые  сразу превратились в пособников наглого агрессора.  Порожденные иностранными бомбардировками слезы и горе соотечественников волей-неволей начали сближать враждующие национальные группировки против чужеземцев. Такими же оказались и последствия введения советских войск в Афганистан, и российской армии в Чечню; враждующие кланы Завгаевых и Дудаевых сплотились против внешнего вторжения, отодвинув на время в сторону старинную вражду между собой.

Ориентация на демократию. Народ, властью которого является демократия, как правило, безмолвствует. Говорить от его имени обычно берутся интеллектуалы, хотя наш подлунный мир принадлежит даже дикарям и дуракам не в меньшей мере, чем всем остальным. Так ли уж нужно, позволительно задаться вопросом, последним правление умников, принимают ли они всеми фибрами души девиз Гераклита «Один для меня – десять тысяч, если он наилучший»? Видимо все же принимают, ибо блага цивилизации соблазнительны. Противоположные взгляды вряд ли кто открыто выскажет, однако, в виде скрытого умонастроения они скорее всего все же реальны , потому что порядки, когда талант возвышается над десятью тысячами, не возникают сами собой, их внедрение, наоборот, требует специальных гениальных усилий. Стихийным же путем равноправие ведет к хорошо известному философам засилию серости и бездарности.

Как бы то ни было, говорить о воле народа вообще не приходится и самая первая и очевидная черта демократии – это власть, одобренная большинством избирателей. Не всегда, однако, помнят, что большинство, как предупреждал еще Аристотель, тоже может ошибаться и быть несправедливым. По этой причине не только упомянутое признание таланта является здесь нередко проблемой не менее острой, чем при других формах правления, но не следует также смешивать демократию также и с либерализмом, каковой, на наш взгляд, должен означать, если и не  отсутствие преследований за какие бы то ни было воззрения, то хотя бы преобладание воспитательных и идеологических методов против недовольных данными порядками в обществе. Увы, большинство тоже бывает излишне беспощадным не меньше деспотов. Верно в таком нередком их смешении только то, что вне демократии либерализм вырождается в пустой звук, но автоматически, как уже сказано, правление большинства его не создает, наоборот, нужно приложить немало усилий, дабы дополнить демократию еще и этим ее украшением. Не всякая, стало быть, демократия либеральна, но всякий либерализм демократичен.

Единственное преимущество власти большинства над другими формами правления состоит в том, что при ней подавляются и притесняются меньшинства; чаще всего это меньшинства национальные и религиозные, реже социальные, например, богатые. Являясь таким образом самым мягким видом общественного устройства, так как во всех других случаях от небрежности властей страдает большая часть населения, демократия в то же время представляет собой труднейшую форму правления и легче других извращается. Но демократия стала непререкаемой ценностью, потому что она является единственным путем к предельно гуманным общественным порядкам, когда притесняемых и подавляемых вообще нет, и существовать она может только в форме непрерывных поисков путей снижения числа подавляемых или даже недовольных, то есть непрерывного процесса совершенствования, неустанного стремления к идеалам процветания и справедливости для всех.

В современных условиях немаловажно разобраться в отношениях между государством и демократией. Со времен Гоббса европейская философия смотрит на государство как на неотвратимое зло, с которым приходится смиряться, потому что из-за агрессивной природы людей, которую надо подавлять, без него будет еще хуже. Вплоть до конца девятнадцатого века все философы, исключая разве что Гегеля, видят в нем или только алчного сборщика податей, или только неумолимого содержателя тюрем, или просто источник всякого рода злоупотреблений и уж во всяком случае все дружно демонстрируют неприязненное отношение к нему. Не отстает от философии и идеология, поскольку она представлена различными общественными институтами от религии до производственных корпораций. И поныне мы то и дело слышим упреки в адрес государственных служб и институтов.

Между тем легко увидеть, что в таком отношении к государству сохраняется прошлое (небезосновательное для тогдашних условий предубеждение против властных структур времен феодализма и его остатков, когда чиновник, назначаемый почти исключительно из родовитых и вельможных, не ведал никакого контроля со стороны общественности. С тех, однако, пор, как повсеместно входит в жизнь институт выборов, руководитель государственного учреждения стал зависимым от населения и становится все более зависимым с каждым шагом усовершенствования демократии. К тому же мы должны помнить, что рядовой гражданин зависит также и от негосударственной сферы, где на первом месте по роли в общественной жизни находится экономика, непрерывно ныне укрупняющаяся и наращивающая свое влияние. И хотя о вытеснении из государственных служб формализма и бюрократизма говорить пока еще не приходится, тем не менее по сравнению с руководящей прослойкой в негосударственной сфере государственный служащий любого ранга зависит от рядовых заметно выше уже сейчас и дальше будет зависеть еще больше. И теперь, позволим себе предположить, что в качестве одного из надежных показателей демократичности наряду со многими другими становится то обстоятельство, что каждый обладатель высокого поста обязательно проходит путь от рядового или мелкого клерка всю длинную служебную лестницу вплоть до министра.

Эволюция брака. Что касается последней из названных тенденций, то уделять ей много внимания нет надобности. Семья эволюционирует на протяжении всей истории цивилизации, ибо каждый этнос начинался с того, что представлял собой одну большую семью, последняя затем разлагается с образованием более или менее устойчивых кланов и с постепенным ослаблением родственных связей. В последние примерно полтораста лет изменения протекали здесь с необычайной интенсивностью и привели к формированию современной нуклеарной семьи, каковая отличается в первую очередь тем, что не является больше производственной ячейкой. Параллельно с этим признание развода постепенно привело к преобладанию временных браков. Столетие назад никто не мог себе даже и помыслить такого результата. Тем, однако, кто усматривает в таком обновлении нечто достойное грустных сожалений, следует помнить, что нерасторжимый брак только по случайности мог стать и становился счастливым. В нынешних условиях устойчивые, гармонично дополняющие друг друга  пары формируются дольше, проходя через несколько пробных попыток, но тенденция образовать устойчивый брак все равно сохраняется.

Мы не станем, разумеется, искать в деяниях каждого человека шествие перечисленных общецивилизационных тенденций. Подобное интегрирование (составление общемировых процессов из отдельных поступков) неосуществимо ни сейчас ни в ближайшем будущем. Однако вполне реалистично искать их осуществление в процессах национального и межнационального уровня, на которых в каждом регионе добавляются свои устойчиво доминирующие тенденции. Таким образом начать можно с создания компьютерных, да и описательных тоже моделей по крайней мере глобальных социальных процессов, со своего рода социогуманитарной географии. Их дальнейшая конкретизация со временем приведет к более частным практически важным новым научным результатам в области общественных явлений различной природы.

Эпилог

Свобода из недоразумения (не-до-разумения)

Сплоченный и слаженный социум, организованный наподобие колоссального музыкального ансамбля, где первая скрипка видит в звучании басов собственное продолжение и дополнение и равным образом басы чувствуют себя свободно и полноценно реализовавшимися, лишь вплетая в мелодию ожидаемый от них контраст и продолжение первой скрипки, такой социум выглядит в настоящее время далеким и трудно осуществимым идеалом. Но  цивилизация медленными шагами, шатаясь, падая под ношей крестных мук, если говорить словами поэта, все же идет по этому тернистому пути. И приведенные на этих страницах размышления, очевидно, представляют собой попытку внести посильный вклад в это продвижение. Однако закончить разговор нам представляется важнее соображениями обратного порядка или даже предостережениями, потому что тут неизбежно возникает вопрос о том, когда такое слияние не обращается против свободы личности, и прежде всего творческой личности. История знает немало тесно сплоченных общин особенно из числа тех, что возникают на религиозной почве, где добровольный отказ от каких угодно благ, сознательное воздержание от личных интересов возводились в добродетель, в высокое исполнение долга, а сами обитатели таких общин могли смотреть на свое положение как на трудный путь к наивысшей самореализации.

О свободе написано так много, как ни о какой другой категории философии, и в то же время этот феномен остается, пожалуй, самым загадочным из всех. Во всяком случае существующие попытки дать ему определение, хотя и небесполезны для освещения некоторых частных философских вопросов, по большому счету, не выходят, однако, из логического круга. Дать содержательное определение этой первейшей ценности для людей любого уровня и сословия пока еще никому не удалось.

Совершенно очевидно, что способность действовать спонтанно, игнорировать или даже преодолевать чуждое принуждение, то есть быть свободным напрямую связана с сознанием, со способностью воображать. существа, наделенные лишь проблесками сознания, практически полностью подчинены необходимости и чем меньше объем памяти у каких бы то ни было существ, тем меньше они в состоянии оторваться от потока событий, тем больше они ведут себя как существа зависимые, подчиненные внешним условиям. при более высоких задатках способность противостоять принуждению обстоятельств повышается. Свободу наряду с волей можно было бы даже считать средством овнешнения сознания.

Успехи естествознания дают почву для предположений крайнего механицизма насчет сознания как простого зеркала, точнее, системы микрозеркал головокружительной сложности; свобода тогда тоже автоматически превратится в иллюзию, рождающуюся из скопления природных случайностей. Механицизм, приходится признать, немало преуспел за последние стольетия, потеснив своих оппонентов виталистов, объяснявших несводимость жизненных процессов к сумме механических перемещений атомов наличием в организме особой жизненной силы. И органические вещества, не встречающиеся вне организма, можно, оказывается, синтезировать в колбе; И подъем жидкости в растениях, который еще в конце девятнадцатого века выглядел необъяснимым и служил доводом против механицизма, на деле оказался явлением такого же рода, что и висящая на потолке капля, или поднимающаяся по пористой бумаге влага: гравитационные силы материала потолка или бумажных пор превышают земное тяготение; и открывшееся в начале двадцатого века вырастание целого организма из разрезанных на части личинок, каковое поначалу вдохновило непримиримых противников механицизма на предположение о наличии в организме неразрезаемой скальпелем и вообще недоступной материальному воздействию субстанции, легко получило объяснение с помощью информационной теории (не разрезается информация, заложенная в клетках).

Мы все же поостережемся принимать окончательно и ту и другую точки зрения; выводы обеих извлекаются из опыта прошлой познавательной деятельности, а опыт только наводит на истину, но никогда не доказывает ее окончательно и, кроме того, он дает и противоположные указания. Уже электричество оказалось невыразимым на языке одних только понятий массы, скорости, притяжения и так далее и понадобилось ввести еще и собственно электрические и магнитные величины. В последующем при проникновении вглубь вещей вполне может открыться новая неведомая нам среда, такая же всепроникающая, как и электромагнитные поля, и далеко превосходящая их своим быстродействием. Ничто, иными словами, не мешает предположению об участии в актах сознания скрытых сейчас от науки факторов, присутствие которых в каких-то неуловимо тонких и сейчас невоспринимаемых нами клеточных процессах откроется со временем.

В общем сводима ли свобода в принципе к природным феноменам или нет, мы сейчас не знаем и знать не можем. Наиболее полно она открывается нам в духовных феноменах. Ниже у нас пойдет речь о свободе, поскольку она открывается нам в многоразличной общественной деятельности. Она будет для нас раскрываться в стремлении изменить внешнюю действительность через собственную самореализацию, в стремлении пополнить ее неповторимыми штрихами. Ее обретение, вообще говоря, не является трудным делом, ибо любая жизнь индивидуальна и неповторима. Само собой разумеется, ее направление на добро или зло — дело личного произвола. Иными словами, свобода или, еще лучше, свободная деятельность есть внесение Я в бытие. В принципе она может, конечно, вырождаться и в отказ от деятельности, в ничегонеделание.

Обычно свободу связывают с выбором и с этим нельзя не согласиться. Однако до сих пор, кажется, не получило должного осмысления то обстоятельство, что, поскольку выбор предполагает как возможность воздействовать, Так и не воздействовать,то рождение свободы в сфере идеального обязано прежде всего воздержанию от осуществления влияния, невоздействию. В самом деле, среди материальных предметов любое явление вызывает целый рой всевозможных следствий; они неотвратимы, обязательны, непреложны, о выборе между воздействием и невоздействием не может быть даже и речи и потому свобода здесь нереализуема. Иное дело сознание, в отличие от абсолютно всего материального, оно наделено способностью меняться внутри себя, не вызывая одновременно ни в мыслимых предметах, ни в мозговом веществе никаких следов. Воображайте себе какие угодно фантастически масштабные преобразования и самые невероятные приключения, и, наверное, в иных головах мелькают самые бесшабашные проекты, но они остаются невидимыми в материальной действительности и даже как бы потусторонними.

Получается, там, где сознательному вмешательству в ход событий предшествует их осмысление, оно ничего не меняет. Мышление облекает любой предмет, не соприкасаясь с ним, пронизывает его  и расчленяет, но при этом, в отличие от материальныъх действий, каковые всегда оставляют следы, оказывается в состоянии оставлять все неприкосновенным. Оно охватывает собой все мироздание от галактических скоплений до последней былинки, но при этом только по своему усмотрению выступает действующей причиной и вообще вмешивается в течение жизни, осуществляя тем самым свободный выбор. Ощущение свободы создается, таким образом, не воздействием, ибо этим идеальное как раз родственно материальному, а способностью не воздействовать, перекатывать мысли в голове, не возбуждая, так сказать, волн бытия, до тех пор пока не будут включены моторные реакции организма.

Далее, нам необходимо также обратить внимание на то, что В каждом данном историческом повороте судьбы народов свобода не появляется и не исчезает, она лишь перетекает из одних рук в другие. Здесь, правда, нет таких же количественных соотношений, как в энергетике, ибо свобода все же не субстанция и нельзя сказать, будто каждая кем-то утраченная возможность неприменно достается другому, но все же, исходя из сказанного, можно внести поправку в один очень старый предрассудок насчет уничтожения свободы всякого рода притеснителями. Будь это правление деспота или большинства, будь подчинение засильем пресловутого Центра над регионами или еще какой-либо другой его формой, правящие круги и все, кто к ним примыкает, через принуждение других свободу приобретают. Стало быть, каждый акт принуждения, осуществляемого в отношениях между людьми, независимо от того, рядовой это делает или начальствующий, есть одновременно и сотворение свободы или, точнее, передача ее из одних рук в другие. Нельзя, правда, утверждать обратное, будто всякий акт свободы неприменно порождает принуждение или порождается им. И нельзя так утверждать именно потому, что свобода и возникла из невоздействия на материальные предметы и ее первые самые простые проявления выражаются в ничегонеделании. Однако неоспоримо то, что при навязыввании своей воли другим свобода полностью не уничтожается и говорить о ее полном исчезновении в результате притеснений просто бессмысленно.

Особо надо сказать о том виде подавления, который называют техницизмом. Не приходится отрицать, что конвейерное производство оставляет у человека лишь чисто механические функции, однообразные и бездумные. Однако даже и тут то же конвейерное производство, поскольку оно дает гигантский рост производительных сил, тем же самым своим действием, жертвуя одними,  освобождает других для интеллектуальной деятельности. Еще важнее, что все производство вообще особенно его наукоемкие отрасли одним лишь только сотворением новых условий жизнедеятельности новых неприродных материалов и новых источников энергии, а вместе с ними и множества специальных отраслей знания, порождает не существовавшие прежде виды занятий и обучение им. Тем самым технический прогресс дополнил патриархальный выбор между работой сохой и косой, преумножив его несметным числом всяких профессий, причем таких, предаваясь которым люди чувствуют себя свободными, которых они ищут, а во многих случаях даже и добиваются не жалея сил. Хотя порабощение непосредственного производителя нельзя исключать из общего баланса результатов конвейерного производства, все же было бы равным образом ошибкой не видеть также и того, что свобода им в общем и целом расширяется.

  У многих мыслителей вроде анархистов и некоторых других с масштабностью производства странным образом связывается стеснение индивидуальной гражданской самостоятельности и свободы. Сторонники таких представлений сохранялись в течение всего двадцатого века вплоть до наших дней, а, учитывая всегда возможные невидимые во внешнем проявлении умонастроения, вероятнее всего все еще составляют и будут также и дальше составлять заметный пласт в общественном сознании. Распространенная у нас до недавнего времени ориентация на мелкий и средний бизнес – одно из многих проявлений таких умонастроений. Государственные структуры и в первую очередь создаваемые ими гигантские предприятия, говорили, обосновывая такой взгляд, не поддаются влиянию отдельной личности, становятся самодавлеющими поэтому необходимо оставить в хозяйственном укладе только предприятие небольшого размера, функционирование какового понятно каждому. Общественная жизнь таким образом станет прозрачной и осуществится великий идеал, когда в деятельности другого каждый видит реализацию своих интересов а в своими интересами служит также и интересам другого. На самом деле здесь трудно усмотреть что-нибудь иное, кроме шарахания, вызванного инстинктивным страхом перед в самом деле неодолимыми для индивидуума сторонами жизни. Во-первых, гигантское производство, рассыпавшись на мелкие артели, вовсе не станет податливее для отдельной личности; наоборот, воздейсвтие на него без нависающей над ним организации только усложнится и понимание чужих интересов может тут только затрудниться. Три стекла всегда менее прозрачны одного тройной толщины. Во-вторых, — и это самое главное — усматривать демократию в том, что она наделяет каждого гражданина возможностью поворачивать по своему усмотрению деятельность миллионов соотечественников, не просто впадать в утопию. Тут надо говорить о чистой несуразице; это то же самое, что взяться устраивать порядки, при которых каждый правит в государстве больше всех . Не надо забывать, что рядовые в состоянии оказать влияние на сколько-нибудь значительные явления окружающей жизни только, сливаясь с социальными группами, и никак иначе. Зависимые от избирателей государственные структуры в условиях демократии являются максимально податливым орудием граждан и должны поэтому рассматриваться как одно из условий их свободы.

Встречающаяся иногда в философии тревога по поводу притеснений маленького забитого человека возвышающимся над ним экономическим Монбланом, хотя и не может быть названа полностью беспочвенной, но само по себе укрупнение является лишь косвенной причиной этому. Оно может как порабощать, так и освобождать, и даже скорее освобождает. Скажем, непрерывное сокращение рабочих мест          в транснациональных корпорациях при росте прибыли может рассматриваться и как превращение в «лишние рты», и как освобождение для занятий в непроизводственной сфере. Сами руководители таких могущественных наднациональных комплексов заняты, разумеется, в первую очередь только проблемами своего производства, споминая о сложностях социальной жизни лишь по временам, когда священнику удастся произнести прочувствованную проповедь. Социальные проблемы должны быть предметом первоочередной заботы политиков, идеологов и так далее.

И, надо сказать, параллельно концентрации экономического могущества происходит формирование — пусть медленно и с запаздыванием — межнациональных административных структур. Дальше всех зашло объединение Европы, причем попытки создать единое государство это уже последние формальности; экономика там уже давно управляется из Брюсселя. Дойдет когда-нибудь до наднациональных структур и в других областях. Думается приведенные размышления позволяют предположить, что превосходство ведущих наций начинается с каких-то крайне незначительных особенностей их отдельных представителей и именно с меньшей на микроскопическую долю близорукости, свойственной вообще-то всем, но не всем в одинаковой мере.

Для маленького незаметного человека, стоящего под недосягаемо высоким куполом власти, пусть даже и непрерывно разрастающимся вплоть до всепланетного охвата, если и стоит заговаривать о придавленности, то только когда он рассматривается в составе страны и региона. Ибо только вместе с ними он подчиняется более высоким структурам и только вместе с ними может изменить свое положение. Вне такого соотношения все вместе взятые всемирно-исторические трансформации — океанские волны для лежащего глубоко в придонной тишине рака-отшельника. Наиболее значимой для индивида является микросреда, ближайшее окружение, а не верхние этажи бесконечной пирамиды власти. Более того вся цивилизация в целом может благополучно превращаться в один гигантский хорошо слаженный оркестр, в котором каждый народ виртуозно ведет свою партию,и пусть все вместе, подчиняясь невидимому дирижеру, размеренными неотвратимо предопределенными тактами творят на благо каждого могучую вдохновенную музыку света и радости. Возможности для продуктивной самореализации индивида при этом нарастают, а не сокращаются. Но вот в мире каждодневных исканий полная определенность сделала бы свободу невозможной. Нам нужны случайности, наша жизнь, чтобы быть содержательной, должна быть наполнена ожиданиями и известной неопределенностью.

В применении к взаимоотношениям индивидов это означает недопонимание или, если угодно недоразумение (не-до-разумение) в качестве неприменного условия новаторской или творческой деятельности. Степень недопонимания можно и нужно понижать, можно даже его  и устранять, но, исчезнув в одном месте, оно тут же появляется в другом и, таким образом, не может исчезнуть полностью раз и навсегда и даже, как ни покажется странным, тоже представляет собой необходимое условие для полной самореализации. Каждому необходимо хоть когда-то и где-то быть уверенным, что другие не видят так, как он, что ему удастся направить других; без этого никто не смог бы стать самостоятельным дополнением другого. Всем известные недоразумения и трудности творчества — составная часть созидательной а тем самым и свободообразующей деятельности. Разумеется, новатор ищет не трудности, а радости внедрения, но за все надо платить.

Можно это же самое пояснить и иначе. Недопонимание как некоторая степень правильного и полного понимания может быть представлена в виде сложения двух противоположностей — одинакового и неодинакового видения, сочетаемых в разной количественной пропорции. Оно может оказаться даже и недоразумением, покоящемся на чрезмерных амбициях или увлечениях и в обиходе даже чаще скорее всего бывает именно недоразумением, но одинаковые и неодинаковые подходы, оценки, видения все равно останутся. Без этого не могли бы появиться даже такие скромные способы самоутверждения подавляющего большинства, как мимолетная шутка, приподнявшая на пару минут настроение аудитории, остроумная поправка к выступлению коллеги, удачный совет насчет выхода из производственного тупика и так далее и тому подобное. Обращенной к более широкой аудитории руководящей, сочиняющей и изобретающей братии для самоутверждения или признания понадобится усилий побольше. По мере продвижения вверх к самым масштабным социальным слоям нарастает прочность устоев, становясь все менее податливыми в силу простого закона инерции. Автор учебника, предназначенного для большого числа обучающихся, скован ограничениями сильнее лектора за кафедрой и чем шире читательская аудитория, тем выше требования и тем труднее им соответствовать.

Философия давно и много говорит о необходимости внедрения такого общественного уклада, когда имеет место самоидентификация себя и другого, будь этим другим сосед, организация, в которой работаешь, отечество или даже все человечество. Эта дже тема является центральной также и в настоящей работе. Причем, поскольку речь идет о сочленении разномасштабных социокультурных явлений, то немаловажно иметь в виду, что

Относительно глобальных преобразований всемирно-исторического характера взаимопонимание можно и нужно наращивать неограниченно и тем самым одновременно неограниченно наращивать всякого рода сплочение и единение. Однако на индивидуальном уровне ограничения на деятельность должны, напротив, сокращаться. В общем-то так и происходит чисто автоматически (хотя, разумеется, «автоматически» не следует понимать как безукоризненно). В самом деле, все такие возвышающиеся над индивидуумом межнациональные и наднациональные регулятивы имеют целью устранить многие и многие помехи на пути прогресса и тем самым открыть для личности новые направления для продуктивного свободного волеизлияния и действия, усилить в конечном счете возмождность каждого свободно проявить себя на любом уровне не вопреки интересам окружающих, а с пользой для них.

Насколько мы готовы сливаться в своих намерениях исканиях, надеждах с окружающими нас бесчисленными социальными группами, зависит, помимо прочего, еще и от того насколько мы хотим быть самостоятельными, независимыми и в то же время востребованными другими. Не берясь за задачу полного излечения индивида с помощью излагаемого здесь подхода от эгоизма и близорукости как в личных делах, так и в коллективных, мы позволим себе сохранить надежду, что приведенные размышления все же в состоянии указать путь к тому, чтобы приподнять на пару делений уровень взаимопонимания в обществе.

2008-2009 гг.

Раздел 2. Философия и методология гуманитарного и естественнонаучного творчества в избранных аспектах

О совершенствовании тренировками мыслительной способности

(приглашение к обмену опытом)

Постижение мышлением самого себя, проникновение в его подсознательные механизмы — дело, с одной стороны, безусловно полезное. Но одновременно, с другой стороны, оно выглядит необыкновенно трудным, если не сказать безнадежным, ибо в некотором смысле подобно попытке заглянуть без зеркала в свои собственные зрачки. Однако освоенные наукой и постоянно совершенствуемые логика и психология есть не что иное, как некоторый итог проникновения в собственную познавательную способность. Хотя пополнение знаний в этих отраслях идет крайне медленно, все же достаточно и того, что прогресс имеется. Представляется поэтому очевидным, что можно пойти дальше и задаться вопросом также и об умственных тренировках, с помощью которых удалось бы не только постигать, но и совершенствовать мыслительную способность, повышать ее эффективность.

Некоторый многолетний личный опыт составителя настоящих записок убеждает в том, что повышение интеллектуальных задатков с помощью специальных тренировок возможно, но только при том, что осязательный результат открывается только со временем. О том, чтобы иметь радостное ощущение полезности упражнений, как это бывает в спорте, не может быть и речи. Получается даже, что занимаетесь таким «мозговым спортом» смолоду, а результат появляется в зрелом возрасте. Весьма, конечно, вероятно, что такое уточнение  насчет длительной задержки с получением плодов от затраченных усилий многими будет воспринято с настороженностью и заставит отнести всю затеею к разряду продиктованных нездоровой юмористикой, если не чем-нибудь похуже. Подделки и шарлатанство нынен в большом ходу, а речь идет о мерах, которые выглядят новаторскими. Юмористики, однако, как и вообще чего-то легкомысленного, на самом деле в нашем подходе нет.

Понятно само собой, что такие способности в первую очередь основываются на памяти, в  которой в свою очередь надо различать память оперативную и память долговременную. Развивать оперативную память значит совершенствовать мыслительные механизмы, делать их более сноровистыми, мобильными. Вторая накапливает данные, превращая их в долговременный запас знаний и тренировки расширяют ее вместимость.

Кроме отмеченного долговременного характера умственные упражнения не должны также ориентироваться на максимально сложные операции, как это делается в обычном спорте. Нельзя – и это принципиально важно — доводить ими себя до изнурения. Они, напротив, должны быть только и обязательно умеренно сложными. Вы можете умножать или делить в уме трехзначные, четырехзначные и прочие числа, составлять кроссворды и так далее и тому подобное, удерживая все в памяти без помощи бумаге, однако приступать надо в настроении, с каким берутся за шахматы или кроссворд и  завершать решение задач в состоянии «усталые, но довольные».

Излишнее напряжение мыслительной способности при тренировках не принесет пользы. Скорее всего это обстоятельство и послужило главным препятствием к тому, чтобы практическая польза от подобных тренировок была обнаружена раньше. Ведь путь к совершенствованию чисто инстинктивно усматривают в овладении сложными мыслительными процедурами и не замечают, что на тренировках надо сначала добиться четкого выполнения простейших операций и лишь потом браться за сложные. Недопустимость больших нагрузок на старте, возможно, проистекает из того, что перенапряжение запускает защитные психические реакции противодействие, которое тоже начинает совершенствоваться в том смысле, что заблаговременно формируют спасительное отвращение к обременительной процедуре. Какие именно брать умственные операции, какой степени трудности они могут быть, чтобы и подсознательное противодействие не возбуждать, и не пустяковыми прикидками заниматься, сказать невозможно, потому что способности очень разнятся. Необходимо только, чтобы упражнение длилась не меньше пятнадцати минут (оно должно, следовательно, не надоедать вам в течение такого промежутка).

Следующее неприменное требование можно назвать систематичностью. Оно состоит в том, чтобы избранная мыслительная процедура использовалась для тренировок многократно. Если выбрали, скажем, умножение четырехзначного числа на двузначное, то пусть оно так и повторяется каждый раз (числа, конечно, каждый раз новые). В то же время равномерная периодичность, каковая обычно связывается с тренировками, в данном случае не обязательна и даже скорее должна исключаться, потому что принципиально важно ориентироваться на настроение, на желание помозговать над какой-либо головоломкой. Прерывание тренировок на недели и месяцы вполне допустимо.

При продолжительной работе с одной и той же процедурой становятся заметными и результаты от умственного тренинга – завершение операции получается все быстрее и быстрее. Пусть, вы взялись за сплошные кроссворды (одни и те же слова читаются и вертикально, и горизонтально) из четырехбуквенных слов. Например: Упор/Перу/Орел/Руль. На первых порах наверняка на это не будет достаточно нескольких дней, даже если ежедневно делать несколько пятнадцатиминутных попыток. Но по прошествии определенного времени(это может быть и полгода, и год и больше) успешные попытки начнут реализоваться почаще. Дойдет и до того, что один сеанс – один успешно составленный кроссворд. Это будет означать, что сформировались какие-то устойчивые мозговые структуры, с помощью которых мыслительная способность удерживает в поле зрения сразу несколько элементов всей картины. Совершенствование оперативной памяти – это в общем-то совершенствование способности к умозаключению и анализу, то есть развитие умственной способности вообще.

Но, почувствовав прогресс, добившись заметно более скорого завершения тренировочной процедуры, обязательно следует подумать о смене такой процедуры. Одни лишь математические или шахматные способности, как и прочие, еще не делают вас умнее в широком смысле слова. Только разносторонние занятия избавят от однобокого интеллектуального развитя. Разнообразить треннинг необходимо и даже настоятельно необходимо, заменяя успешно освоенную операцию на какую-нибудь иную. Через год или много больше, не имеет значения. Причем лучше, чтобы смена была радикальной — кроссворды на математические операции, а те на упражнения долговременной памяти (запоминание череды слов, названий и так далее). Автору этих строк ныне по силам составить кроссворд из двадцати и более слов, не прибегая к помощи бумаги или компьютера. Но теперь предстоит подумать о каких-то процедурах из области шахмат, пасьянсов, языкознания или чего-нибудь еще.

Тренировки долговременной памяти, видимо, имеют некоторую, возможно, очень давнюю историю. Во всяком случае в биографиях разных мыслителей иногда упоминаются и они. Такие тренировки сводятся к простому заучиванию списков (учебные группы, реестры товаров, списки произведений на разные темы). В этом виде интеллектуального тренинга настроение на тренировку тоже надо караулить и чрезмерные усилия и здесь тоже должны быть исключены. Ускользнула у вас из памяти какая-либо строка из списка или реестра товаров, не заставляйте себя упорно усиливаться, дабы выдавить из глубин сознания пробел, если деловая обстановка это допускает. Разумнее обратиться к списку и затвердить заново пропуск. Когда списков несколько, то совершенно необходимо заучивать их в разное время, иначе они будут перепутываться. В крайнем случае, если дело неотложное, заучивать списки попарно, но при этом один в алфавитном порядке, другой в обратном. Такие комбинации могут быть и способом постепенного усложнения тренировок.

Возможен тренинг и других, недискурсивных форм интеллектуальной деятельности. Если у вас явилась потребность к стихосложению, то неплохой пропедевтикой является предварительное чтение в течение недели-тругой поэтических произведений. Еще лучше потренироваться с рифмовкой: подбирать на любое слово четыре- пять или больше рифмованных слов или выражений.

Среди читателей этих записок скорее всего найдутся такие, кто мог бы дополнить изложенные здесь соображения или высказать свои советы. Автор будет рад получить любые замечания.

Февраль – март 2017 г.

Учим малышню не только счету, но и арифметике

Все родители обычно стараются обучить ребенка счету еще в самые ранние годы и и любой несмышленыш, как правило, в состоянии пролепетать все цифры от одного до десяти, а также перебрать их в обратном порядке. Полезность таких знаний неоспорима и потому нам представляется нелишним высказать несколько замечаний по поводу возможных улучшений на этом пути.

Воспитательные усиля такого рода не назовешь сложными и обычно любой малыш рано или поздно запоминает числовой ряд даже до двадцати, приводя при случае в умиление старших. Однако умение бойко перебрать его весь, это для овладения счетом только первый и простейший шаг, который сам по себе мало что дает. Дело в том, что знание числового набора вовсе не означает умение пересчитывать предметы и, запомнив последовательность первых десяти или, лучше, двадцати чисел, ребенок вовсе еще не сможет этим знанием воспользоваться для практических надобностей. Попробуйте, если хотите в этом убедиться, попросить его, к примеру, принести вам три, пять или семь карандашей, кубиков и так далее. Малыш просто станет в тупик, ибо в его глазах повторяемая им по временам словесная последовательность на этой стадии не более, чем бессмыслица. Овладение практическими навыками не должно, впрочем, быть основной целью обучения. На данной стадии развития ребенка на первом месте должна оставаться забота о развитии его умственных задатков, так что даже и способность применять в домашнем обиходе получаемые им навыки тоже должны оцениваться сквозь призму прежде всего педагогическиъ задач.

Вместе с тем настоятельно необходимо помнить, что, коль вы не желаете останавливаться на словесном переборе цифр, то тогда надо еще отдельно обучить пересчету предметов. Указывать на каждый отдельный предмет, называя одновременно соответствующий номер — один, два, три, четыре и так далее, — работа для ума существенно более сложная, хотя и кажется, будто это одно и то же. Юный счетовод напрягает здесь память значительно сильнее, потому что при этом он отвлекается еще и на перемещение предметов и выполняет тем самым сразу две мыслительные операции. Без помощи и подсказки ему не преодолеть стартовую неуверенность. Резкие переходы в педагогики вообще не рекомендуются. Начать этот этап надо с того, что он снова повторяет за вами цифры, когда вы перекладываете и считаете ложки или вилки. Количество пересчитываемых предметов сначала, конечно, не превышает десятка.

Твердое запоминание этого промежутка и проведение осознанного счета на нем, пожалуй, не утомит своими трудностями ребенка и не охладит его пыл, даже если овладевать счетом на этом промежутке в прямом и обратном направлении. Однако, если вы не хотите останавливаться также и на умении осознанно пересчитывать и собираетесь потом сделать следующий шаг, то есть пожелаете обучить вашего отпрыска еще и простейшим арифметическим операциям – сложения и вычитания, – то совершенно необходимо освоить ряд от одного до двадцати. От такого удвоения трудности возрастают в четыре раза, если не больше. Надо будет помнить, что любое занятие со временем обязательно надоедает и интерес к нему начнет естественным образом угасать. Важно поэтому не перегружать ученика обучением. Полезно при этом разбить весь требуемый числовой промежуток на два раздела и осваивать осознанный счет на обоиъх промежутках по-отдельности, хотя по временам все же выходить за их пределы, выполняя операции на их стыке.

А чтобы интерес малыша к таким занятиям не угасал, полезно завести обыкновение по временам самим взрослым затевать перечисление. Ну-ка, бабушка, обращается мама с самым серьезным видом, пересчитай мне вот эти пуговицы, а то я не знаю, сколько их тут. И бабушка с таким же серьезным видом берется за работу, делая ее не спеша и отчетливо называя все цифры. Не пройдет много времени и малыш обязательно потянется участвовать в такиэх операциях. Зародившийся интерес не следует тотчас же удовлетворять. . Пусть попросится понастойчивее. Лучше даже предупредить о трудностях и сначала согласиться только частично: давай ты только пять пересчитаешь, ведь много считать трудно, не получится у тебя. Существует также много различных коллективных игр, где надо пересчитывать последовательность выполняемых шагов. Затевать такие игры можно всей семьей. Малыши всегда сами тянутся участвовать в них.

Следующим этапом могут стать собственно арифметические операции. Причем делать сложение и вычитание только в уме, не прибегая, какобычно делается, к помощи счетных палочек, карандашей, кубиков и прочего. Способ обучения выглядит весьма просто. Ребенку предлагают определять, какое число идет, скажем, после трех, четырех, семи, пяти и т.д., одновременно называя это каждый раз прибавлением единицы.  Малыш перебирает в уме числовой ряд до нужного пункта и называет следующую цифру.

«Давай, — говорите вы ученику, — порешаем сегодня задачи, какие в школе решают». «А как это?» — вопрошает тот. «А вот смотри. Если считать по порядку — один, два, три и так далее, то какое число идет после пяти? Сможешь в уме перебрать и сказать? Это называется к пяти прибавить один». Ребенок мысленно проделывает процедуру, выходит на следующую после пяти цифру и дает ответ. Называть такие занятия решением школьных задач и правильно, и полезно. Вслед за овладением операцией прибавления единицы предложить прибавлять один и еще один, то есть два. Потом точно таким же образом прибавлять три, четыре, пять. Двигаться дальше, отважимся утверждать, нецелесообразно. Есть риск, что юный математик, хотя и будет справляться, однако с излишним напряжением и в результате такие занятия перестанут быть для него увлекательными или даже выработается неприязнь к ним. Между тем в детские годы лучше всего все, какие возможно, занятия превращать в игры, к которым малыш обращается как к развлечению. Необходимо помнить, что практическая надобность от полученного умения в его возрасте ничтожна. Важнее другое. Выполняемые таким способом умственные операции отличаются от тех же операций в школе. Там ученик запомнил в результате многократного повторения элементарные и самые ходовые числовые соотношения, как запоминают таблицу умножения. Здесь же он всякий раз производит в уме перебор, вычисляет результат — гораздо более сложная мыслительная процедура. Следует даже поэтому еще раз напомнить, что вся затея с обучением арифметическим операциям важна прежде всего как развитие умственных задатков малыша. Развитие, которое в таком возрасте оставляет несравненно более результативные итоги, чем в последующем.

Особое внимание надо уделить умению ученика продумывать задачу без спешки, сосредоточено и внимательно. Обычно этого требуют все родители и педагоги. Но дидактически разумнее не только загодя ставить ему такие требования. Много полезнее почаще отмечать это же умение быть сосредоточенным и действовать продуманно уже по получении ответа вместе с вашей оценкой его усилий. «Ну-да, все верно. Смотри-ка ты, справился! — резюмируете вы. – Вот что значит, внимательно без спешки все просчитывать. Умеешь, однако, вдумываться, вот и получилось правильно». Требовать такую способность тоже можно, однако хвалить за нее лучше. Не забывайте поэтому, когда удовлетворены его ответом, отметить и то, что малыш не торопился при решении задачи, внимательно все продумывал, поэтому и не ошибся.

С вычитанием все делается так же, только за основу берется счет в обратном направлении.

Октябрь 2016 г.

К школе заблаговременно

Иностранные языки с младенчества

Начать осваивать любой чужой язык можно даже в самом раннем возрасте, то есть тогда же, когда младенец еще только пытается что-то лепетать. При этом, однако, если уж взяться, то ни в коем случае не впадать в несбыточные иллюзии насчет результатов, ибо в детстве нельзя хорошо знать даже и родной язык, хотя ради будущей учебы в школе всегда полезно знакомить с начатками. В качестве первых шагов можно вставлять при случае простые выражения на каком-либо иностранном языке вроде: «Медведь хороший», «Крокодил плохой», «Ослик сказал», «Слон принес», «Медвежонок увидел» и тому подобное. Особо надо подчеркнуть, что речь ни в коем случае не идет о том, чтобы предлагать ребенку позаниматься и поучить. В сказке, которую вы придумываете на ходу, может оказаться, что вместо деда Мороза пришел Санта Клаус, который не может сказать по-русски. Подарок, дескать, вам принес, передаете вы слова сказочного персонажа, а его, поясняете вы, никто не понимает. И вставьте простейшую английскую, китайскую или иную фразу из пары слов, уже ранее встречавшуюся в ваших беседах с малышом и уже узнаваемую им; в ином случае поясните ее поподробнее, не доводя, конечно, ребенка до утомления. Осторожность – лучше недобрать с нагрузкой, чем перебрать, должна оставаться непреложным правилом.

Короче говоря, никаких специальных занятий не планировать, все иностранные реплики и небольшие диалоги вплетаются по временам в игры, беседы, шуточные перепалки, закрепляются вставкой их в сказочные сюжеты с участием «иностранки» сороки (попугая, ведьмы) и так далее. Всегда полезно также иметь в употреблении всякого рода восторженные восклицания: «Вот здорово!» «Ну, ты даешь!» «Ну, ты сегодня договорился!» «Ты у нас что, совсем глупый что ли?» и что-нибудь другое в том же роде на иностранном языке. Если за пару лет или по больше освоить (через одни только развлечения и мимолетные разговоры) пару сотен слов, то можно заводить временами короткие беседы на незатейливые сказочные сюжеты вроде: «Заяц принес елку, а Лиса захотела взять ее себе, но Петух сказал ей, что она плохая и Лиса отдала Зайцу елку».

Юному полиглоту особенно трудно свыкаться с характерными для германской группы языков отглагольными формами в сочетании с «быть» (to be+причастие). Овладение ими значительно упрощается, если знать, что такие формы когда-то были характерны и для славянских языков. Различные старинные сказания о религиозных подвижниках отдаленных эпох могут рассказывать, как они в древний Иерусалим «ходиша», «мнозие беси повидаша» и все их «победиша». Это в общем-то та же принятая в английском языке манера говорить: я есть ходящий, я есть видящий (I am going, I am seeing), что по смыслу совпадает с «Я хожу», «Я вижу». Кроме этого, существует еще более трудно воспринимаемая конструкция, использующая вспомогательный глагол «иметь» (to have). Аналогия с соответствующими словесными оборотами в русском языке выглядит, правда, очень искусственной. Образующаяся таким путем отглагольная форма включает в себя иной вид причастия — «Я имею видя», «Я имею побеждая» (точнее было бы передать как: «Я имею увиденным» и «Я имею побежденным»). Однако для освоения английской языковой манеры такие конструкции все же можно использовать и без пояснений.

Перед тем, как взяться за такие формы в английском, необходимо сначала некоторое время использовать эту манеру в шуточных беседах и играх с детьми, нимало не смущаясь тем, что поначалу будут мелькать прямо-таки несуразные сочетания. Достаточно того, что смысл сказанного воспринимается ребенком правильно. Сначала, например, «Я есть тебе говорящий, а ты есь меня не слушающий»; потом «I am тебе говорящий, you are not меня слушающий»; потом дойдет и до полностью английской фразы. Ради забавности иной раз можно пускать в ход и старинную манеру: вчера ты имеешь меня победихом в игре, а сегодня я есть тебя победиша. И не надо опасаться того, что при этом грубо коверкается старославянский. Грамматическое хулиганство не навредит, если оно кратковременное. В обиходных ситуациях особенно с детьми ломанный язык тоже допускается по тем или иным причинам.

В английском языке употребление глаголов в простой форме в настоящем времени должно быть непродолжительным. Область их употребления довольно легко очерчивается. Это какие-то свойственные тем или иным вещам действия: школьники по утрам идут в школу, студенты изучают разные науки, птицы летают по воздуху. Но применительно к конкретным обстоятельствам придется говорить иначе: вон тот школьник сегодня рано был идущим в школу, этот студент сейчас есть изучающий книгу по истории, какой-то серый воробей был только что пролетающим над нашим садом.

Что касается вспомогательного глагола «have» (иметь) и порождаемых им конструкций с причастиями (он имеет это сделанным, он имел ту книгу уже прочитанной), то у англичан они больше всего применяются для разделения предшествовавших и последующих событий. Их можно употреблять для ознакомления, но, пожалуй, лишь иногда. Наша методика имеет ведь в виду, хотя и твердое усвоение знаний, но только с самыми распространенными правилами языка, с его общей категориальной канвой. Точность и совершенство будут достигаться уже в школе.

Нам полезно с самого начала учитывать, что, если для ребенка такая методика предполагает игру и шуточные перепалки, которые, стало быть, не утомляют, то для воспитателя та же манера обучения – самая настоящая работа и весьма напряженная. Дело, однако, значительно облегчается, если и остальные взрослые из вашего окружения тоже порой вставляют в свои разговоры такие обороты. Предельно простые по смыслу выражения любой в состоянии усвоить без напряжения независимо от уровня образования.

Итак, начать надо с выражений: «Заяц хороший», «Волк плохой», «Лиса умная», «Осел глупый». При этом и на данной стадии, и на всех других настоятельно необходимо, чтобы иностранные слова накрепко осели в памяти ребенка и он мог подбирать нужные из них слету, без напряжения. Это значит одно дело ребенок сможет поддержать беседу с вами, отвечая вам теми же словами, которые вы только что специально произнесли, и другое дело, когда ребенку надо употребить слова, которые встречались ему в беседах раньше. Накопление твердо усвоенного набора слов будет производиться очень медленно, поскольку мы предполагаем не принуждение вашего отпрыска, а увлечение. Твердо усвоенный словарный запас, из которого юный лингвист легко, почти машинально  подбирает то, что ему нужно, формируется, конечно же, только через многократное повторение.

На следующем этапе вводятся в употребление местоимения. Времени и трудов на них понадобится гораздо больше, чем на усвоение названий животных и предметов. И в высшей степени желательно участие окружающих. Обмен взрослых между собой короткими и простыми репликами в присутствии малыша обязательно подвигнут его на подражание и усилят его самостоятельный интерес к овладению иностранными словами и оборотами.

Затем дело дойдет до употребления глаголов. Тем самым потребуется пускать в ход и предлоги. Разумеется, на первых порах вы будете обходиться лишь минимумом самых распространенных из них. Большой трудностью на этой стадии станет необходимость ограничиваться такими сюжетами для бесед, в которых достаточно одних только тех предлогов, набор которых вы наметили к использованию.

Глаголы «видеть», «говорить», «нести», «делать», «знать», «мочь», видимо, представляют собой самый минимальный набор, с помощью которого можно иметь достаточно широкий круг тем для бесед или сказочных сюжетов с животными.

Глаголы, образующие прошедшие временные формы нестандартным образом, на начальной стадии должны преподаваться без каких бы то ни было пояснений насчет правил их преобразования. Ведь и в родном языке грамматические правила в детстве не осознаются. Так что всякие «go» и «went», «make» и «made», «give» и «gave» и другие запоминаются ребенком как совершенно самостоятельные слова. Но над набором таких слов стоит хорошенько подумать, чтобы согласовать этот набор с последующим использованием в сочетании с глаголом «have».

Если не навязывать ребенку учебу, затевая подобные «уроки» под его настроение, то постепенно через игру и свободную беседу у малыша будет формироваться какой-то иностранный словарный запас и навык его использования для несложных бесед.

Можно затем дополнить изучение языка просмотром сказок на иностранном языке. Но надо заранее приноровиться к словарному составу произведения. Некоторые непонятные для малыша слова можно пояснять и по ходу просмотра, но таких слов должно быть немного.

Возможна и организация настоящих уроков, наподобие школьных, однако не звать младенца, а затевать прослушивание английских слов для взрослых на полчаса в неделю. Нет такого малыша, который не потянется участвовать вместе с остальными. А вы еще и побрыкаетесь для пущей важности: «Тебе же еще рано». Разумеется, чтобы подзадорить. Зато, когда у него успех, не забывайте подхваливать ученика  и пощедрее.

Октябрь 2016 г.

Энергия полезная, бесполезная и вредоносная

Данная статья объединяет довольно разнородные темы, но единый связующий элемент все же имеется – природная энергия. Речь идет о том, как можно было бы ради смягчения экологических опасностей обратить на пользу бесполезно растрачиваемую энергию различных природных процессов и вместе с тем оградить планету от энергии, представляющйся избыточной и потому вредоносной.

Водоколеса. Энергия падающей воды стала использоваться, как всем известно, еще в очень далекие времена. Но, странное дело, никто почему-то  не замечает, что и энергия проточной воды тоже может быть утилизована и, поскольку для этого не потребуется создавать перепад высот с помощью плотины, то экологические последствия от подобного вмешательства в течение рек окажутся незначительными, если не сказать нулевыми. Вместо принятых когда-то на мельницах водяных колес большого диаметра можно делать колеса большой ширины вплоть до того, что лопасти будут перекрывать речной поток от одного берега до другого. Течение равнинных рек обычно бывает медленным ивращение тоже будет медленным, зато и лопасть перегородившая реку, сможет двигать даже и тяжелый механизм, так сказать, играючи. При параллельной установке серии таких колес и связывании их одним шкивом можно многократно умножать мощь всего комплекса, в принципе даже в неограниченное число раз. Таким образом будут получаться энергоустановки достаточно полезные для хозяйственной деятельности, видимо, в первую очередь в отдаленных от индустрии секторах экономики. Для ускорения скорости речного потока а тем самым и вращения колес можно зауживать и спрямлять русло на протяжении десятков или даже сотен метров речной поймы. Какое влияние на экологию окажет такое превращение тихой заводи в стремнину и водонапор? Скорее всего никакого. Конечно, в первый момент подводные обитатели получат какую-то встряску, но быстрина вовсе не есть что-то неведомое рыбам, так что и стабилизация тоже неприменно наступит. Впрочем, даже если предположить, что шум колес как-то повредит, то ведь ничто не мешает при зауживании русла оставлять узкий и достаточно глубоководный обходной канал для передвижения рыб вверх и вниз по течению в обход рабочего водотока. При возведении таких сооружений надо с самого начала предусмотреть подъем и опускание водоколес, поскольку любая река в силу разных причин то и дело меняет уровень своих вод.

Само собой разумеется, работа таких установок в зимнее время исключается. Тагда напрашивается вывод, что первая сфера деятельности, где их можно использовать, — сельское хозяйство, скажем, для создания поливного земледелия.

Волнарь. Волнение моря давно порождает соблазны пустить в дело это бесполезное колыхание, на котором непрерывно качаются, подобно поплавкам, миллионы и миллионы многотонных громадин. Превратить такое прыгание вверх и вниз в движение вращательное дело в общем-то несложное. Вздымающийся на волне поплавок (буй, цистерна, баржа, судно) натягивает трос, прикрепленный к мертвому якорю на дне, и другим концом движет рычаг вала того или иного механизма, установленного на плавучей платформе или, проще говоря, на поплавке. Трос должен быть переменной длинны, чтобы в спокойную погоду поплавок висел прямо над якорем (натяжение вертикальное и отдача максимальная), однако в шторм такое положение недопустимо и трос должен натягиваться полого. Поскольку воздействие на вал рывками, то понадобится храповой механизм, массивный маховик  и воздействие на вал должно быть пружинящим (с еще одним храповым механизмом). Допустимо и просто взводить пружину, подобную часовой, но на этом будет теряться много энергии. Кроме того, для убыстрения скорости вращения наверняка понадобится зубчатая передача. Но тогда сам рычаг должен быть насажен на отдельный вал, стало быть, он распадется на два плеча (лучше, если с переменной длиной), к короткому  прикреплен трос, длинное плечо оканчивается сектором шестерни большого диаметра; зубья этой шестерни сцеплены с шестерней небольшого размера, на валу того механизма, ради которого создается устройство (чаще всего это будет, конечно, генератор).

Воозможно и конструкция из двух поплавков, связанных подвижно коромыслом, которое при их перемещении вверх и вниз относительно друг друга будет менять угол наклона по отношению к ним же и потому тоже сможет рывками создавать вращетельные толчки. Только сами поплавки должны быть достаточно увесистыми, иначе все сооружение вместо относительного перемещения вверх и вниз будет просто крениться туда и сюда, подобно монолитной конструкции.

Для утилизации бортовой и килевой качки понадобятся маятники, устанавливаемые на опоре в виде простого столба или мачты. Мачта при волнении колыхается то в одну сторону, то в другую, прикрепленный к ее верхушке маятник тоже раскачивается и вращает рывками ось, на которой он подвешен. Их обязательно должно быть два — продольный и поперечный. И желательно также, чтобы оба они работали на один и тот же вал.

Влагозабор. В местностях, с недостатком источников воды можно выжимать ее из воздуха, если он достаточно влажный. А в наши дни такими могут оказаться даже места возле большихрек или озер, вода которых чаще всего оказывается непригодной для бытового употребления. Даже в домашних условиях легко изготовить что-то вроде воронки, выставляемой навстречу ветру для забора воздуха и неправления его по шлангам в место попрохладнее. При прогонке воздуха через самые обыкновенные трубы влага обязательно будет конденсироваться в них только от одного того, что несущий ее воздушный поток ударяется о препятствия. Через трубу диаметром 5 см. при скорости прогонки воздуха 2 метра в секунду (скорость пешехода) за час пройдет примерно 15 кубометров воздуха. В кубометре воздуха иной раз не меньше одного литра влаги. Пусть вам удастся выжимать только десятую долю – вот вам уже полтора литра в час. Материалом может служить полиэтиленовая пленка. Ещу лучше усилить установку ветродвигателем, который обеспечит работу вентилятора для усиления прогонки воздуха. Вентилятор, видимо, лучше делать вытяжным с тем, чтобы он работал на разряжение кондинсационного пространства, потому что при понижении давления насыщение воздуха влагой наступает быстрее и конденсация будет возрастать. Допустимо также и совмещение с холодильником, не исключая и бытовых; охлаждение тоже усиливает конденсацию. Воздухозаборная воронка должна устанавливаться на той же оси, что и ветродвигатель, одно выше другого, но воронка всегда немного позади, чтобы самой выполнять функцию еще и флюгера.

Первое применение описанных выше установок, извлекающих энергию из волнения моря, – опреснение воды с помощью воздухозаборных воронок для местностей, расположенных на небольших островах, или просто для районов, расположенных вблизи моря, но малобеспеченных пресной водой. Да и на судах такие устройства могут оказаться небесполезными. Волновая энергетическая установка вращает небольшой генератор, а полученное электричество направляется на работу вентилятора (работающего в вытяжном режиме), который прогоняет влажный морской воздух. Но на море можно, кроме того, прогонять воздух с помощью труб через придонные всегда холодные слои. Тут можно ожидать, что конденсация выделит даже и большую часть воздушной влаги.

Так как насыщение воздуха водой напрямую зависит от температуры, то в зимнем воздухе влаги много меньше, чем в теплое время года. Нелишне, однако, знать, что теплый комнатный воздух, попадая на мороз, моментально выделит из себя всю влагу.

Насыщение воздуха влагой ведет к образованию тумана, который, строго говоря, представляет собой уже конденсат, медленно оседающий крохотными капельками на землю. Паром воздушная влага остается только до тех пор, пока она невидима, так что вылетающая из кипящего чайника струя, которую все мы привыкли именовать паром, вообще-то уже туман. Законы газовой термодинамики о зависимости количества влаги в воздухе от его температуры и давления относятся только к пару, то есть к тому, что обозначают этим понятием в науке.

При изготовлении устройств такого рода, думается, полезно будет также не упускать из внимания, что в перемещениях по трубам мы имеем дело не с весом воздуха, а с его массой. Разницу между тем и другим легко увидеть на плавающих предметах, у которых вес всегда уравновешен и в перемещениях по поверхности воды, то есть в горизонтальной плоскости, не участвует. Причем маленькую лодку сможет оттолкнуть и ребенок, в то время как большое судно не сдвинется с места даже и взрослым человеком. Вес отсутствует там и тут, но судно массивнее и для преодоления его инерции (в данном случае покоящегося состояния) требуется усилие прямо пропорциональное массе. Масса становится мерой силы лишь при умножении ее величины на сообщаемое телу ускорение. Если бы нам вздумалось двинуть лодку с тем же ускорением, с каким падают тела, то тогда толкать ее в горизонтальном направлении пришлось бы с силой, равной ее весу. В то же время тяжелое судно на воде все же поддасться под плечом взрослого мужчины, потому что хоть крохотное ускорение да возникнет. Но нечего и думать плечом приподнять то же самое судно на суше. В газе и воде все частицы уравновешены по весу, они поэтому всегда находятся «на плаву», на каком бы уровне ни находились. По этой причине перемещения в любых плоскостях требуют усилий (и энергетических затрат), определяемых массой порции воздуха и сообщаемым ей ускорением (плюс рассеивание энергии на трение).

Хладозабор. Стоило бы продумать еще и возможность использования для холодильных надобностей естественные воздушные массы. Верхние слои атмосферы, подобно придонным глубинам, всегда пребывают в холоде. В высокогорных районах всегда поэтому «под рукой» естественный мороз. Правда, при попытке закачивать такой холодный воздух на нижние уровни он начнет разогреваться от одного только сжатия. Однако тут есть одна тонкость. Дело в том, что сжатие начнется только уже в помпе, когда ее поршень начнет с силой вдавливать втягиваемый ею из трубы воздух. А до этого? Высокогорный поток будет устремляться по трубам вниз к насосу, который разряжает порциями воздуха пространство в трубе, а новая поступившая сверху порция заполняет образующуюся непрерывно пустоту. Для нас это означает, что воздух будет устремляться с высот к насосу как к зоне пониженного давления, стало быть, его перетекание есть разряжение в пустоту. А это, в свою очередь, означает ни что иное, как дальнейшее охлаждение. Ибо если сжатие газа в обязательном порядке разогревает его, то обратная процедура, то есть разряжение в пустоту есть такое же непреложное его охлаждение. Ничто не мешает нам устремляющийся сверху воздушный поток перед его поступлением в насос сначала пропускать через какие-то холодильные агрегаты. Степень нагрева того же потока при сжатии зависит от многих условий и больше всего от разницы в давлении. Но как минимум для проветривания помещений выходящий из помпы горный воздух можно употреблять всегда.

Газомобиль. Паровой двигатель не требует коробки передач и глушителя. То и другое поглощает огромную часть (иной раз половину и больше) всей вырабатываемой двигателем внутреннего сгорания энергии. Интересно, может ли быть создан двигатель внутреннего сгорания с распределением расширяющихся раскаленных газов по типу парового двигателя? В принципе ведь можно вместо воспламенения горючего дозами в цилиндрах, как сейчас, непрерывно сжигать его (как это делается и в турбинах) через форсунки в котле, подобном паровому, и также подавать оттуда в цилиндры, как это происходило с паром? Горение будет равномерным, хотя и регулируемым по интенсивности. Стало быть, превращение воздушнобензиновой смеси в упругую газовую струю не будет распадаться на череду трескучих взрывов, которые надо гасить. Регулирование интенсивности горения тоже станет плавным, а тем самым и изменение оборотов двигателя не потребует коробки передач.

Можно ожидать, что охлаждение в таких установках потребует много воды и потому окажется более громоздким, чем в обычных двигателях внутреннего сгорания. По этой причине весь двигатель может оказаться массивнее, но экономичнее обычного двигателя той же мощности. Кроме того, разогреваемая вода тоже небесполезный продукт.

Пластмасса вместо металла. Обработка пластмассы много экономичнее в сравнении с металлами, так как ее температура плавления не превышает несколько сот градусов. С пластмассовыми конструкциями получается, кроме того, большой выигрыш также и по весу. Прочность, правда, пока еще далеко отстает от стали или дюраля, но там, где нет надобности в большой прочности, замена тяжеловесных и тугоплавких естественных материалов на облегченные искусственные всегда желательна. Представляется, далее, очевидным, что область распространения пластических масс существенно расширится, если удастся делать их электропроводными. Все электрические процессы протекают всегда по поверхности электропроводного материала, потому что носители заряда расталкивают друг друга и тем самым оттесняются на поверхность тела любой конфигурации, как на стенки сосуда, внутренность которого остается таким образом пустой. Стало быть, если найти способ напылить на капрон или нейлон электропроводную поверхность, то должен получиться тот же электропровод, хотя и многократно облегченный. Еще важнее, что в устройствах, рассчитанных на короткую жизнь, повторная переработка при превращении такого материала в утиль-сырье окажется несравненно менее энергоемкой, чем для медных или алюминиевых проводов.

В принципе можно думать также и о замене трансформаторного железа и железа, используемого в качестве якоря для электромоторов. Правда, в таком случае надо, чтобы соответствующие материалы являлись носителями не только электрических процессов, но и магнитных,, которые поддерживаются не только поверхностью изделия. Одним лишь напылением магнитные свойства, очевидно, не могут быть созданы или окажется очень слабыми. Возможно, однако, что наука сумеет со временем подыскать наполнители с нужными магнитными свойствами.

Глобальное потепление. С выходом человека в Космос в середине двадцатого века устранение опасности парникового эффекта и глобального потепления позволительно мыслить в виде подвешенного на орбите защитного экрана, который, видимо, надо будет делать по типу жалюзи. Висящий на орбите и защищающий от солнечных лучей экран, само собой понятно, должен быть изготовлен из непрозрачной пленки площадью, измеряемой квадратными километрами, а из всех прямоугольных форм самым максимальным по площади при данном периметре является квадрат. Как и всякий спутник, данное сооружение периодически будет оказываться между солнцем и Землей, набрасывая тень на те или иные районы ее поверхности и обволакивая их некоторого рода солнечным затмением. Период обращения спутникового экрана (и зависящая от периода продолжительность затемнения) определяется прежде всего высотой полета, а эта последняя, вообще говоря, может сравниваться с высотой Луны или даже оказываться превосходящей ее. При расстоянии примерно в семь земных радиусов и круговой орбите период обращение спутника примерно равен суткам и доходит до месяца на расстоянии Луны (хотя в этом случае надо учитывать также, что наша «небесная лампада» станет вносить в движение спутника свою возмущающую лепту). Для орбит высотой в несколько земных радиусов Время нахождения экрана между Солнцем и Землей составит только несколько минут и потому одного экрана, конечно, недостаточно для сколько-нибудь заметного снижения светового потока. Кроме того, продолжительность времени затемнения возрастет, если орбита вместо круговой будет сильно вытянутой в сторону Солнца, то есть будет иметь форму элипса. Но только обязательно надо, чтобы сама орбита прецесировала, то есть меняла свою ориентацию примерно на один градус в день; за год набежит все триста шестьдесят градусов полного оборота. Без этого та же орбита, непрерывно отклоняя свое направление от Солнца по мере прохождения Земли вокруг него, через четверть года окажется направленной не навстречу, а перпендикулярно к лучам света, сводя тем самым до минимума эффективность всей установки.

Для продления периода затемнения можно прибегать и еще к одной технической уловке с перемещением экранирующей пленки. Дело в том, что смещение любого элемента висящего на орбите сооружения не изменит параметров орбиты, если одновременно смещать в противоположную сторону какой-либо другой элемент в качестве противовеса и центр тяжести или, вернее, центр масс всей конструкции останется в той же точке. Причем осуществляться такие манипуляции будут электромоторами, питаемыми от солнечных батарей. Следовательно, доставка на орбиту дополнительных энергоносителей не понадобится и перемещение экрана в принципе осуществимо на любые расстояния. Или, если  и имеются ограничения, то только те, что обусловлены одной только возможностью пополнения Солнцем расходуемой на манипуляции энергии.

В принципе такие экраны могут обращаться и вокруг солнца на орбитах, примыкающих к орбите нашей планеты. При этом чтобы избежать мешающих воздействий Луны на орбиты таких искусственных планет, они скорее всего должны располагаться на не менее чем тройном расстоянии в сравнении с расстоянием между Землей и ее естественным спутником (если, впрочем, не удастся обратить его возмущающее воздействие на пользу). Уменьшение радиуса обращения (вокруг солнца) уменьшит и период обращения, так что ни в коем случае нельзя ожидать, будто требуемое нам сооружение будет двигаться параллельно планете Земля. Годичное обращение спутника такого рода будет завершаться немного раньше, чем протечет наше время от одного Нового года до другого. Разница ничтожная, ибо ближе к центру нашей солнечной системы на миллион километров – это всего лишь ближе на одну стопятидесятую долю. Но и этого хватит, чтобы исключить параллельное движение, хотя одновременно с этим из-за крохотной разницы в радиусах обращения отход от первоначального совпадения тоже будет происходить замедленно.

У таких искусственных планет могут быть и эллиптические орбиты тоже. Но все возможные варианты для них трудно обозреть в предварительных набросках, особенно если учесть возможное пересечение с орбитами других планет Солнечной системы, обращающихся между Землей и солнцем.

Если когда-нибудь в самом деле дойдет до практической реализации подобного космического проекта, то встанет вопрос о том, какой участок земной поверхности избрать для охлаждения – жаркий пояс или холодный? Прийти к какому-то надежно обоснованному ответу чисто теоретически, видимо, затруднительно, если не сказать невозможно. Мы позволим себе, однако, сделать некоторые прикидки предположительного характера. Для уменьшения потока падающей на нашу планету солнечной энергии безразлично, в каком секторе потока будет по временам появляться экран. Правда, заснеженные полярные области благодаря их преимущественно белому цвету отражают более значительную часть падающего на них света, чем «зеленый пояс». Стало быть, и экранирование обеих приполярных областей внесет не столь значительное уменьшение солнечного тепла, воспринимаемого нашей планетой. В то же время можно ожидать, что вмешательство в климат полярного или приполярного пояса окажется меньшим стрессом для окружающей среды и прежде всего потому, что жизнь здесь скуднее. К тому же в случае глобального потепления снега Антарктиды – первая и самая весомая угроза для цивилизации. При чисто спекулятивном подходе к данному непростому вопросу холодный пояс выглядит более приемлемым для космического экранирования от Солнца.

2014 г.

Владивосток, Издательство ДВФУ, 2017. Текстовое электронное издание. Объем 3, 9 п.л., 500 Кб

Содержание

Раздел 1. Океан социогуманитарного знания в каплях

 Пролог или О чем пойдет речь?

• 1. Прозрачные капли тумана недопонимания
• 2. Постепенность (по-степен-ность) идентификации и самоидентификации
• 3. Логика максимального различия – логика противоположности
• 4. К методологии интегрирования
• 5. К методологии моделирования

Эпилог или Свобода из недоразумения (не-до-разумения)

Раздел 2. Философия и методология гуманитарного и естественнонаучного творчества в избранных аспектах

О совершенствовании тренировками мыслительной способности

Учим малышню не только счету, но и арифметике

Иностранные языки с младенчества

Энергия полезная, бесполезная и вредоносная