Лондонский автобус

Знакомьтесь: британский писатель Джонатан Коу. Вспоминайте иногда, томясь на остановке, отрывок из его романа «Карлики смерти».

Как в лучших столицах мира, и у нас тоже

В выходной день с утра невольно приходят мысли о каких-то отдаленных местах, где не так самоубийственно уныло, как здесь. всех влечет сейчас же выйти и отправиться. И кажется, будто улицы с утра в солнечное воскресенье должны быть запружены. Но все сидят по местам, не шевелятся. Знаете почему? – Потому что автобусы — мать твою так! — не ходят, вот почему! Не то, чтобы они должны были ходить, конечно.

Где-то, вероятно,спрятанное в каком-то давно забытом склепе или архиве должно храниться расписание, сообщающее когда и куда должны ходить эти автобусы. На стенке автобусной остановки есть даже небольшая панель, где это расписание должно вывешиваться, хотя его там никогда нет. Думаю, управление лондонского транспорта специально нанимает вандалов срывать эти расписания всего через несколько секунд после того, как их вывешивают, чтобы у людей не было ни малейшего представления о том, когда должны ходить эти автобусы, И они не могли бы никому пожаловаться, что эти автобусы никогда не приезжают.

Стоять на автобусной остановке воскресным утром все равно, что ходить в церковь. Акт веры, выражение иррациональной убежденности в том, что от всей души хочешь, чтобы оно существовало, хоть никогда не видел своими глазами. Поначалу ты на остановке один. Выделил на поездку несколько часов и ощущаешь в себе глупый оптимизм, насвистываешь песенку. Проходит двадцать минут, и тут появляется автобус. Но он идет в парк. Ничего, еще не вечер.

Проходит еще двадцать минут и в тебе зарождается нетерпение, ступня твоя начинает самопроизвольно притоптывать. Сразу за спиной какая-то лавчонка и хозяин ее, старик киприот, стоит в дверях, глядя на тебя с раздражающе блаженной знающей улыбкой. Улыбается он потому что ему известно (ты тоже это знаешь, только себе не проговариваешь), что испытание только началось. На остановку приходят еще люди. Некоторые бросают ждать и идут дальше через несколько минут.

Мимо проходит старая, очеь старая женщина, что-то бормочет себе под нос и толкает перед собой тележку, набитую грязным бельем. Ее ты ненавидишь. Ненавидишь ты ее из-за того, что знаешь: ее ты увидишь снова. Хотя движется она со скоростью миля в столетие, но тебе известно, что она успеет дойти до прачечной, выстирать три загрузки белья, зайти к сестре на воскресный обед, все съесть, вымыть посуду и пешком вернуться еще до того, как появится первый автобус.

Начинаешь думать обо всем, что мог бы сделать за то время, пока ждал автобус. От такого хочется расплакаться.

Вот уже на остановке собралась довольно большая толпа. Лавчонка киприота за спиной еще открыта и ты себя спрашиваешь, не следует ли тебе явить милосердие, потому что тебе совершенно по силам прекратить страдания всех этих людей. Потому что стоит лишь зайти в эту лавчонку всего на полминуты, купить шоколадный батончик, как из-за угла тут же появится автобус, а когда ты выйдешь наружу, автобус уже уедет.

Не следует ли все же рискнуть при условии, что автобус не сразу появится после того, как ты войдешь в лавку? – Стоит попробовать.

И ты заходишь внутрь, выбираешь шоколадный батончик, а хозяин киприот ушел обедать и оставил приглядывать за кассой своего восьмилетнего сына . И ты протягиваешь ему монету в пятьдесят пенсов и тревожно выглядываешь в окно. И автобус пришел. А маленький киприот чешет в затылке, потому что ни малейшего понятия не имеет, как вычесть двадцать четыре из пятидесяти.

И ты кричишь: «Двадцать шесть, двадцать шесть!» А он открывает кассу, в которой одна только мелочовка и он принимается медленно отсчитывать сдачу медью.

Ты смотришь в окно и видишь, как в автобус садится уже последний человек и ты кричишь: Не надо сдачи, пацан, не надо!»

И ты выскакиваешь наружу ровно в тот миг, когда автобус отъезжает. Водитель тебя видит и не останавливается, потому что он полная и совершенная сволочь!

А далее следует краткий выплеск истерического хохота, а за ним нисхождение странного неколебимого спокойствия. Ты безмятежен и доволен. Ждать здесь теперь видится богатым и удовлетворяющим опытом, потому что ожидание научило тебя такому философическому отстранению, какому позавидуют и многие религии.