НЕВИДИМЫЕ нити
скачать Невидимые нити Повесть.doc
К читателю
Данная повесть представляет собой необычное по жанру произведение. В полностью вымышленный сюжет вставлены сцены или отрывки из разных книг, написанных до семнадцатого века; и потому нам представляется возможным назвать ее колоритной исторической повестью – жанр, на который автор смотрит как на собственное изобретение в литературе.
Много деталей и сцен позаимствовано из книги «Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке». Л., ОГИЗ, 1937 (она представляет собой собрание отчетов и писем купцов и моряков, побывавших в Москве при Иване Грозном). Использована также книга португальского пирата, дипломата и писателя XVI века Ф.М.Пинто «Странствия». М., 1972. Есть большая вставка из книги Афанасия Никитина «Хождение за три моря». «Повесть временных лет» взята по изданию «Повести Древней Руси». Л., 1983. Упоминаемый одним из героев произведения поп – это протопоп Аввакум, а его столкновения с начальниками вроде боярина Шереметьева взяты из написанного вождем старообрядцев «Жития». Отнюдь не вымышлен эпизод с попыткой женить христианина на двух христианках (правда, в действительности он произошел не в Турции, а в Дербенте). Из других источников, откуда почерпнуты отдельные бытовые эпизоды, можно отметить сочинение Гальфрида Монмутского «История бриттов». Имеется также позаимствование из собрания персидских сказок. В сказке же о трех сестрицах специалисты бехз труда узнают переделку сказания, сочиненного древнеримским писателем Апулеем.
Не следует думать, будто древность сведений означает их подлинность. Гарантировать можно только то, что они казались когда-то правдоподобными, но на деле часто содержат искажения и вымыслы. Вообще, видимо, можно утверждать, что более поздние, стало быть, и нынешние историки знают прошлое лучше историков и вообще людей прошлых эпох по крайней мере во многих аспектах.
Надо, кроме того, не забывать о том, что замечено социологией и этнографией при сопоставлении разных народов, в особенности таких, которые значительно отличаются по уровню развития. С первого взгляда кажется, будто отсталые племена, живущие на доисторической ступени, должны отличаться от цивилизованных людей умственным примитивизмом. Между тем, приглядываясь к их поведению, исследователи каждый раз вынуждены констатировать их сходство с обычными людьми. По своим природным умственным способностям они такие же, как и мы. Трудно даже сказать, из чего, из каких первичных задатков вырастает разница поведенческих установок и жизненного уклада (иных, конечно, чем в современном обществе). То же самое можно сказать и относительно людей прошлых эпох: там вроде бы все было иначе, чем сейчас, и в то же время при чтении литературы прошлого поражает то, что расхождение между тем миром и нынешним, если отбросить внешний материально-технический антураж, складывается из каких-то почти неуловимых нюансов.
Первоначально повесть была издана в 2004 году в издательстве ДВГУ. В последующем она была значительно переработана.
Задумав сцены прошлого в один сюжет связать,
Писатель все никак не мог за дело взяться.
Начнешь от Нестора, об Аввакуме не сказать,
Неугомонном вожаке старообрядцев,
Боярыни Морозовой прискорбная судьба
И смерть Бориса с Глебом, мести страстотерпцев,
Не впишутся в рассказ о том, как трудно шла борьба,
Чтоб к морю путь хранить меж шведов или немцев.
А тут еще Олег с дружиной просится в строку,
И Ермаку в его сибирской передряге
Дать место надо бы, Царь-пушке, Игоря полку.
И как забыть о дикой разинской ватаге?
Терзаясь мукой выбора, решился он тогда,
На повесть обрамленную. Так называли –
Вам скажут это знатоки – в старинные года
Распространенный жанр, хотя теперь едва ли
Знакомый хоть кому. Но для поэзии зари,
Та повесть – род прекраснейшей литературы,
Ее сюжет – канва и в нем, ну, скажем, кобзари
Ведут под серебристый перезвон бандуры
Свои повествования; бывает их два, три,
Порой и более. Один рассказ о войнах,
Другого песнь про страсть, что к торжеству любви вела.
И каждый из сказителей, взяв лиц достойных,
Чтоб их воспеть, передает не только их дела,
Но и сказанья, где-то слышанные ими,
А в тех опять свои герои, ведьмы, колдуны
Со всеми их делами добрыми и злыми.
Гоплит и кнехт, Перун и Марс в один сказ сведены
Царевной, что прочла в кубышке скрытый свиток.
Сплетается разрозненных событий череда
Как петелька к петле из разноцветных ниток
В узор ковра, в котором ведь, коль захотеть, всегда
Найдется место для живых изображений.
И в нашей книге мир – с придуманной канвой,
Но он пронизан сценами, без искажений
Внесенными из подлинной истории былой,
И вставки в нем из сказок, былей и свершений.
Так сопрягаются эпохи и народы,
Прапрадеды и правнуки как ровни за столом.
У дел сегодняшних есть даже в прошлом всходы,
И видит нас наш предок сквозь событий бурелом.
Бывают в жизни сильные, но как, ни странно,
Вторые, слабые в конце концов опять они же.
В другого метя, бьем себя мы непрестанно,
А взлет нередко есть падение все ниже.
В истории фрагментах не сыскать неглавных,
Крупицы истины в любом из тайных недр искрят.
Найдете здесь коллаж без переходов плавных,
И потому читайте хоть в отрывках, хоть подряд.
* * *
Пахомка шагал по песку вдоль прибоя далеко впереди всех и не замечал, как бодро несут его резвые ноги, потому что был весь погружен мыслями в смешные отрывки из «Шемякина суда». Правда, ему, выросшему на краю света, не доводилось видеть самому скоморохов с их прирученными медведями и прочими чудесами, но взрослые накануне вспоминали их, валяясь у костра после наступления сумерек. Рассказывали, весело подхватывая и перебивая друг друга. Больше всего подростка смешила концовка: судья видит, как ответчик показывает из шапки сверток, думает, что это мзда для него и подсуживает. А когда приговоры произнесены и суд окончен, выясняется, что это был завернутый в плат обыкновенный камень: будешь, мол, судить против, в лоб получишь… Пахомка непрестанно усмехался, вспоминая все снова и снова слова рассказчика и как он после произнесения очередного приговора, застывал в нелепой позе с вытянутой шеей и вытаращенными глазами.
– Говорите, оторвал у кобылы хвост, взяв ее попахать? Вернуть должен, конечно, не иначе, как с хвостом. Пусть кобыла у него останется, пока хвост не отрастет.
– Говорите, ночевал по дороге в суд у попа и за насмешки над его бедностью удавил у хозяина попенка? Виноват и должен отработать. Пусть попадья перейдет к нему и приживет с ним ребенка. Потом вернется домой.
– Говорите, решил с горя броситься с моста на камни и угодил на больного, который от того помер? Наказать. Пусть сын покойника свалится теперь с моста на него…
* * *
Ватага вышла в путь еще по снегу, почти зимой, чтобы успеть в Острог хотя бы в середине лета. Им надо было оставить там лошадей, а самим вернуться назад, в Охотск, на кочах морем. Идти приходилось все время берегом, вдоль зеленого от водорослей прибоя. Месить ногами песок – дело утомительное, зато заблудиться на такой дороге невозможно, и потому в пути все сильно растягивались, собираясь вместе только вечером у костра, который разводил шустрый и неутомимый подросток Пахомка. В его обязанности входило кашеварить, поэтому выходец из Нижнего атаман или иногда ватаман называл его по-поволжски Подсыпкой. Пахомке приходилось раньше всех ложиться и раньше всех вставать. Он разводил огонь с утра, когда еще все додремывали, и уходил, предоставляя каждому разогревать себе на завтрак то, что осталось с вечера. Чаще всего это была всем надоевшая рыба. В любой реке она шла в летние месяцы плотным, непрерывным косяком с утра и до утра и ее можно было без труда просто брать руками или на худой конец добывать ту, что посильнее и покрупнее, заостренной наподобие пики палкой. Если речка попадалась на пути в полдень, то Подсыпка разводил огонь, и здесь тоже разделывал несколько рыбин и, пока все подтягивались к костру, собирался и уходил дальше, чтобы проделать то же самое в ужин.